— Правда жжет вам глаза, — вот что заявил в ответ крохотуля.

Стиснув зубы, с тех пор он во всем доходил до конца. Он и своего благодетеля-братца, благодаря кулакам которого оставался еще цел и невредим, обвинил в жестокости.

— Ты тоже есть зло! — объявил бесстрашно Строителю. — Раз, как и они, живешь за счет силы и страха!

На всяких собраниях ерзал он в первых рядах и не стеснялся вслух кричать о том, что видел. Он все подмечал и умудрился совершить то, чего ни до него, ни после не смог сделать никакой, даже самый распоследний школяр, — разжег к себе со стороны взрослых настоящую ненависть! Никогда он не улыбался, никогда не смеялся — с закушенной губой и горящим взором лез везде и повсюду.

Когда к весне побежал слух о комиссии, директор собрал у себя настоящий совет: решали, что делать с маленьким негодяем.

Отказник, каким-то образом узнав о проверке, весь воспылал! И когда комиссия заглянула в его спальню, уже приготовил настоящую речь.

С удивлением воззрились проверяющие на взъерошенного воробья.

— Вам все врут! Я все расскажу! Я вас там поведу, где не водили! — обещал им Отказник, но инспектора, посмеявшись над крохотным чудаком, все же ему отказали:

— Учись лучше во имя Советской Родины!

— Дрова-то наши воруют! — в отчаянии бросил им в спины Отказник, но инспектора уже спешили к столовой, где был им распахнут богатейший по тем временам стол. Директор, заранее предупредивший начальство о забавном оригинале, всех накормив и выпроводив, заглянул-таки к поверженному правдолюбцу:

— Теперь у меня держись!

Карцер стал вторым домом Безумцева сына.

Всех братьев бесповоротно обскакал Степан. Директор мгновенно выделил проходимца из общего унылого и серого строя, и уже вскоре уверенно распоряжался Степан мытьем полов на этаже и покрикивал на подчиненных. Добавляли ему уверенности надежные кулаки Строителя, но гнездился в честолюбивом сынке Марии и собственный гонор!

Он, не успев приехать, уже зашагал от Старосты спальни к Коридорному, мечтая добраться ко второму году проживания до чина Старосты этажа. Братья к такой карьере относились рассеянно: Книжник не показывался из подвальчика (всей душой, всем сердцем он уже был далеко), Строитель завалил чурбачками всю спальню и, раздобыв столярного клея и инструмент, смастерил, ко всеобщему восхищению, невиданную башню. Отказник грыз ногти в интернатской тюрьме. Музыкант же, никому не рассказывая о своей тайне, часто сбегал в заветную каморку к спивающемуся учителю.

Так, понемногу привыкли они к новой жизни — а тут и зима оборвалась и пролетела весна, а там в интернатском дворе появился Лисенок и уже запрягал для них лошадку, готовясь в обратный путь. Исхудавшие Майка с Зойкой, взятые отцом из подобного женского заведения, ожидали на телеге ребятишек.

Братья выскочили во двор — Лисенок усаживал их одного за другим. Все поместились: стриженные наголо, повзрослевшие, в новых казенных рубахах, штанах и башмаках. И вот скрылись полуразрушенные монастырские стены, испарились каменные дома, перестали быть слышны паровозные гудки. Дорога потянулась между бесконечных болот, редких холмов и перелесков, над которыми клубились облака-горы. Школяры болтали ногами, разглядывая бесконечную землю, и медленно тряслись целый день — Лисенок жалел лошадку. Вот впереди легла первая тень, и все принялся покрывать вечерний туман. Облака растворялись, засветила первая звезда, и вскоре целая звездная россыпь засверкала в небе. Заблистали здесь и там далекие миры, а уставшая кобылка пошла вовсе тихо. У детей слипались глаза. Засопел Степан, задремал Строитель, привалилась к его плечу уснувшая Майка. Принялись посвистывать носами остальные, сам возница клевал носом, сокрушаясь, что не поспел домой к ночи. Лишь Книжник благодарными глазами разглядывал распахнувшееся небо, пытаясь угадать далекую родину ангела.

В полной темноте лошадка едва нащупывала дорогу. Внезапно вдали проявился огонек, и Книжник растолкал уснувших братьев. Огонек приближался, и кобылка захрапела, почуяв близкое жилье.

— Тпрууу! — раздался неожиданный звонкий голос. Тотчас из темноты вынырнула знакомая рыжая головенка их беспутного братца. Пьяница, скалясь и подмигивая братьям, схватил лошаденку под узцы и повел на отцовский холм.

Как и прежде, на овчине лежал их батька! Как и прежде, бегали по саду его псы, узнавая ребятишек. Пьяница поддувал костер, и огонь со всех сторон облизывал огромный котел с кашей. Была тут же отвинчена крышка у фляги — и безвольный Лисенок, не в силах отказаться от ковша, попался на крючок рыжему бесененку.

Утром братьев разбудила отцовская гармоника. Перед каждым школяром уже стояли миски, доверху наполненные вареным картофелем, лежали вяленая и вареная рыба и огромные ломти хлеба — невиданное после скудной интернатской пищи богатство. При виде его даже Степан позабыл на время о своей недетской степенности.

И, как и прежде, на холм заглядывал всякий сброд: Безумец всех приходящих заливал водкой. Котел кипел и бурлил на костре, Пьяница беспрестанно подсыпал в него соль и крупу. А тех гостей, кто, напившись, хватался за ссоры, легко унимал. И так ведь услужливо и весело подносил спорщикам стаканчики «на мировую», что никто не мог ему отказать!

Как и прежде, пьянчуги глотали и пили до полного изнеможения, считая, что вечно здесь могут отъедаться и опиваться. Но даже самые стойкие долго такой гулянки не выдерживали и в конце концов уползали — посиневшие, измученные, забывая часто здесь свои узелки и торбы. Бывали силачи, которые по месяцу могли вытянуть, но и те рано или поздно пресыщались и рады были оставить хозяина.

Хозяин же, подбадривая собутыльников, выпивал за раз по ковшу — а таких ковшей в день у него было три раза по шесть, отчего и шептались некоторые, что Безумец прочно связан с самим чертом — ведь хоть бы что было ему от водки!