А всякой закуски к его знаменитой фляге было немерено: Пьяница, ставший верным слугой отцу, развел уже здесь огород и вдосталь заготовил капусты и репы, и сельдерея с петрушкой. Не удивились тому сыновья, что уже с весны буйно росло все это на Пьяницевых грядках. Врыты были в землю бочки с солеными огурцами, и любо-дорого было пьянчугам хрустеть такой закуской и запивать водку холодным рассолом. А еще Пьяница ставил силки на уток и заготовлял дичь во множестве; сразу на нескольких вертелах жарились утиные тушки. И еще ловил он рыбу сетями и мерёжами. Гости так ухрюкивались, что часто даже не в силах были заползти в избу, валились к ночи прямо на землю и спали беспробудно, не замечая ночного холода.

Вились на отцовском холме, словно мухи, вместе с мужичками и гулящие бабенки, которые не прочь были даже перед гостившими у отца сыновьями задрать юбки. Пьяница и их напаивал до беспамятства. По ночам повсюду: в горнице, на сеновале, под яблонями слышались храп и сопение. Кого-то выворачивало наизнанку в кустах, кто-то стонал, переев, — обычное дело! Вновь, как и прежде, слышали школяры по ночам и сладостные женские всхлипы — то их батька ворочался с потаскухами на овчине.

Наконец Лисенок, которого все то время Пьяница усердно напаивал, спохватился и протрезвел. Душной ночью он разбудил ребятишек.

Отдохнувшая лошадка была уже им запряжена. Протирая глаза, шатаясь спросонок, икая от переедания, переступали школяры сонных псов. Те, узнавая их, не поднимали тревогу и вновь успокаивали на лапах умные головы.

Провинившийся Лисенок не смел на своих дочек и глаз поднять: посадив всех, погнал с холма телегу! Неусыпный Пьяница заметил их поспешное бегство и катился еще какое-то время за беглецами, пытаясь еще поднести вознице «на посошок» — но все же отстал.

Вернувшись к матерям, школяры нашли изменившейся свою малую родину! Повсюду им встречались чужие люди, во многих дворах пищали младенцы, а топоры новых переселенцев без устали тесали новые срубы. Избы уже не могли уместиться на холме и строились внизу, вдоль дороги.

Бесхозную школу той зимой поселенцы разобрали себе на пристройки. Землянки, в которых жили Валентина с Агриппой-затворницей, совсем обвалились. С горечью убедились Строитель с Книжником в том, что еще больше заболела их мать. Всю прошедшую зиму ожидала она, когда сойдет снег — так не терпелось ей вновь уходить к дорожным перекресткам! И летом редко теперь она появлялась в селении. С утра до вечера стояла на дорожных обочинах, всматриваясь в лица проходящих и проезжающих — но ни с одного, ни старого, ни молодого лица ответно не взглянули на нее глаза ангела.

Возвращалась Валентина глубокими вечерами. Ночью Книжник с братом слышали ее тихие молитвы. Были они предоставлены сами себе, сердобольные Наталья с Марией кормили их вместе со своими сыновьями.

Все оставшееся лето ребятишки провели весело и шумно: носились гурьбой, купались, играли в «городки» и пятнашки. Майка и Зойка были постоянно вместе с Безумцевыми сыновьями. Один лишь Книжник все то время просидел под яблонями на своем излюбленном месте, поглядывая с края холма на дорогу, по которой уходила ранним утром его несчастная мать.

С тоской ожидали школяры неминуемого возвращения. И вот настал черный день, Лисенок запряг лошадку, и телега побежала обратно к областному центру. Проезжая мимо Безумцева холма, Лисенок нещадно подхлестывал кобылку. Дымил там костер, и надрывалась гармоника, но все обошлось — никто не загородил им путь.

Однако каждый год с тех пор на дороге ожидал Пьяница возвращения братьев, и не было случая, чтобы пропускал он мимо телегу! Днем ли, ночью, но обязательно выныривал, брал лошадь под узцы и вел ее на отцовский холм. Отощавшие за зиму ученики и Зойка с Майкой набрасывались на еду и, насытившись, затем отдыхали в саду, под деревьями, в пряном сене, зарываясь в него и прислушиваясь к довольному бурчанию своих животов. Низкие яблони опускали к ним свои ветви. Всхрапывала кобылка, насыщаясь сочной травой Безумцева сада. Отец иногда принимался реветь гармоникой — нравилось Безумцу извлекать дикие звуки, от которых впору было затыкать уши.

Он не жил бобылем: время от времени то одна, то другая подруга появлялись в его избе. В один год оказалась там толстуха необычайных размеров. Невозможно было обхватить ее одному, даже самому длиннорукому молодцу. Ее живот колыхался студнем, лицо заплыло, тряслось множество подбородков. Была она невероятно прожорлива и переедала хозяина. И пила толстуха так, что только она и могла одна составить Безумцу достойную пару. Безумец хохотал на ее прожорливость, а Пьяница не успевал наливать ей из фляги: она хлебала, пока водка не шла обратно горлом. Вот какой была потаскуха!

Однажды вознамерилась она в присутствии Безумцевых сыновей и гостей перепить самого хозяина. И тогда Пьяница притащил два ковша, и все те, кто развлекался в то время на беспутном холме, сгрудились возле овчины. Толстуха села напротив любовника, не спуская с него своих заплывших глазок, и как только выпивал хозяин ковш, тотчас опрокидывала и она. Все ждали, когда эта женщина наконец свалится и помрет, ибо знали — нельзя перепить Безумца! Толстуха же, как ни в чем не бывало, брала ковш за ковшом и лишь после четвертого закусила огурчиком, а после шестого понюхала хлебную корочку. Затем был ковш и седьмой, и восьмой, доза немыслимая даже для самого закоренелого бражника, и сам Безумец удивился на свою подругу. Другие же испугались и даже кричали, чтобы бросили они это занятие. Но хозяин был упрям, и женщина отличалась упрямством. По-прежнему не спуская глаз со своего дружка, выпивала она, как только выпивал он, и закусывала, как только он закусывал, — и выпито было уже столь много, что никто из присутствующих не верил глазам, — даже Пьяница смотрел на них с испугом. И если Безумца считали посланником черта, то способность женщины к дьявольскому пьянству была удивительна. Пошли ковши, которые перестали считать: хватило бы водки уже на целый полк, а два упрямца пили и пили напротив друг друга. Наконец, отбросив свой ковш, приказал Безумец найти котел и наполнить доверху: и когда принесли ему, выхлебал тот котел, словно пил воду. Когда же налили толстухе, она выпила лишь до половины — и повалилась, и захрапела. Все обрадовались такому концу!