Элат. А я скажу, что мы народ земной, возможно, даже слишком, но к силам земным мы не прикованы. Вот что я скажу.

Агелай. В-третьих: царь зависим от наказов благородного собранья. В-четвертых, никакому князю не позволено касаться дел внутренних другой земли… Удастся ль это провести?

Амфимедон. А я скажу: праздники, идущие от древних культов, — запретить. Праздники служить должны благоденствию народа. Жертвоприношения необходимо ограничить скромной мерой.

Антиной. Я следующим образом начну: цель всех решений нашего собранья — мир и благоденствие всех народов. Вот как начну я.

Элат. А я скажу: божественное в бесконечно малых Долях рассыпано по нашим головам. Вот что я скажу.

Леокрит. Главным врагом всего торгового люда был и остается финикиец. Во всех своих ужасных формах проявленья. Финикиец в нашем пониманьи воплощенье бесхозяйственности и безбожной жажды чистогана. Нравы и обычаи наших народов финикийцу чужды.

В глубине возникает Телемах, подает Евмею корзинку с мясом и хлебом.

Телемах. Снеси все это чужеземцу, там, у порога… скажи ему: пусть не стесняется и попрошайничать идет. Каждому из женихов открытую он пусть протянет ладонь. Коль нищий он, то должен подаяния просить.

Евмей подносит корзинку Одиссею.

Евмей. Шлет тебе дары великодушный сын Одиссея, богоподобного. Ты не должен, говорит он, сидеть в углу и робеть. Иначе спросят все, какой же это нищий, что не решается к тучным женихам руку протянуть.

Одиссей. Спасибо Телемаху, сыну испытанного горем Одиссея. Его заветные желанья да исполнят боги.

Антиной. Прилежен ты на диво, свинопас, добросердый дурачина. Гостей все новых к нам из города зазываешь. Охотно приветствуем мы чужеземцев в доме. Но не вечно же таких, которые нам в тягость. Полезен порой бывает чужеземец, знаток ремесел: мастер-плотник, врач на случай многочисленных недугов наших, певец волшебный с Кипра иль из Египта, быть может, даже провидец даровитый, которому уже известен Пенелопы новоизбранный супруг?

Телемах (кричит с парапета верхних покоев). Тихо, свинопас, что толку этому вот возражать. Антиною только дай затеять склоку и покипятиться. Кровь его раз в день нуждается в возгонке гнева. Ты, Антиной, отечески печешься обо мне. Блюдешь богатства дома и строго хозяйство охраняешь. О да. Кутила ты тщеславный, подай ему! Ты сам ведь руку запустил в чужое состоянье.

Одиссей идет по кругу, складывает хлеб и мясо в котомку.

Антиной. А, Телемах, от Атридов возвратясь! Добро пожаловать. Как мы рады видеть тебя вернувшимся благополучно и на вершок прибавившим еще!

Телемах. Подай ему! Так как я тут в доме отдаю приказы, позволения ни у кого просить не надо. Я пересчитывать не стану.

Антиной. Как смело, чертовски смело, мой юный лев! Тебе Елена вставила стальные позвонки, что ты вознес так мужской свой норов? Кто б мог подумать! Если все ему такой вот кус отвалят, как и я, то и трех месяцев ему не хватит, чтоб проглотить его, — но на дворе, пожалуйста, чтобы обжора грязный всем остальным не испортил аппетит… Знаешь, попрошайка, как мы тут мыслим: безобразное само по себе уже достойно уничтоженья.

Одиссей. Ты ведь тот, кто средь итакийцев достойным преемником Одиссея слывет. Благороднейшим средь прочих женихов. И верно: ты на царя похож. Сразу видно. Поэтому ты должен мне отвесить кусок получше остальных. Я расскажу тебе за это сон, посланный мне Богом из времени, которое еще неведомо сокрыто в звездах. А видел я ужасный праздник в честь ложного царя. Преступник стоял среди пирующей толпы. Вокруг сидели, в тесноте сплетясь, сплошные тени, проходимцы любого сорта. Сам же кровопийца выделялся бледностью лица, слабый свет над ним струился: как будто труп он был, восставший только что из гроба. Волосы, зачесанные набок, лоснились жиром, глаза пучились под мрачными бровями. Окружал его оцепеневший ряд фигур. Завернутые в простыни, лежали вкруг бедер его как серое безжизненное море. И опустился он, главарь, медленно, медленней не бывает, в людское море, и морем этим поглощен он был. Затем последовали во сне моем другие странные химеры, дикое мерцанье. Маски с окровавленными ртами летели с криком через зал. Лжепопутчикам фальшивого царя они как будто приросли к лицу. Они со злобой отдирали клочья кровоточащей кожи, от плоти отрывали едкую личину. Некоторые уж задыхаться стали под маской, пытаясь без правителя жить в справедливости и мире. Такое по ночам творится с человеком: владыка-сон его в те или другие направляет ворота — возвращение домой иль заточенье. Прочь гонит его в хаос или в пустыню. Или назад, в безмятежно праведную жизнь…

Антиной. Кто к нам послал сей мрачный призрак, чтоб трапезе мешать? Стань там посередине, ты, чудовище. Подальше от стола. Ты самый наглый попрошайка, какого я когда-либо встречал. Сочувствие других к тебе — дешевка, раздаривают то, что им не принадлежит. От меня ты не получишь ни шиша.

Одиссей. Как? Ни шиша? С лица он царь, а жадный, как кожевник. Хозяин со своего ж добра у него не получил бы и полушки. Зато сам жрет без всякой меры. Садится за столы в чужих домах без приглашенья.