«Это возмутительная несправедливость относительно одного изъ славнйшихъ французскихъ дятелей. Мы совершенно оставляемъ въ сторон жизненное и публицистическое вліяніе Вольтера, его борьбу съ суевріемъ и невжествомъ, длившуюся всю жизнь. Это достоинство признается за Вольтеромъ всми мыслящими людьми; оно признается и Ренаномъ. Сказавъ о немъ: „nous vivons de ce qu'il а fond'e“ (мы живемъ тмъ, что имъ основано), Ренанъ самъ опровергъ уже частію то, что сказалъ впослдствіи: будто Вольтеръ не оставилъ посл себя школы. (Да вдь Ренанъ говоритъ объ области мысли, о настоящей школ, а по „Заграничному Встнику“ выходитъ, что какіе нибудь иноврцы, пользующіеся, положимъ по милости Вольтера, терпимостію во Франціи, составляютъ школу Вольтера!). Но мы говоримъ именно о той сфер, которая составляетъ исключительный предметъ изслдованій Ренана — объ исторіи. Ни въ одной сфер своихъ твореній Вольтеръ не оставилъ такихъ неизгладимыхъ слдовъ, какъ именно здсь. Онъ первый взглянулъ на исторію, какъ на жизнь человчества, подчиненную естественнымъ законамъ, — какъ на жизнь массъ, въ которыхъ личности государей, министровъ, полководцевъ исчезаютъ какъ незамтныя единицы, а битвы и торжества составляютъ ничтожныя явленія въ общей картин. Онъ выбросилъ миъ изъ исторіи, потрясъ авторитетъ древнихъ разсказчиковъ, внесъ въ исторію критику, которая очистила мсто для возсозданія исторіи въ XIX вк. Онъ явился предшественникомъ Нибура въ римской-исторіи (жаль, что Нибуръ ничего объ этомъ не зналъ?), однимъ изъ самыхъ свтлыхъ дятелей въ очищеніи исторіи семитическаго востока отъ хлама, ее загромождавшаго, и, безъ него, самые труды Ренана на его спеціальномъ поприщ были бы невозможны».

Вотъ похвала, которая, что называется, хуже порицанія. Внимательный читатель, прочитавши ее, сейчасъ скажетъ: теперь ясно, что Ренанъ правъ; какъ видно, Вольтеръ дйствительно не понималъ ни Библіи, ни Гомера, ни греческаго искусства, ни христіанства, ни среднихъ вковъ. Въ самомъ дл, онъ видлъ въ миахъ какой-то хламъ и занимался тмъ, что выбрасывалъ этотъ хламъ за окошко, чтобы хорошенько расчиститъ мсто. Понятно, что съ такими пріемами далеко уйдти нельзя, и что Гомеръ, напримръ, такъ цликомъ и долженъ былъ отправиться въ помойную яму. Точно такъ же, взглядъ, что личности исчезаютъ въ массахъ какъ незамтныя единицы, есть, очевидно, взглядъ глубоко анти-историческій, съ которымъ трудно что нибудь понять въ исторіи.

«Заграничный Встникъ» не ограничился собственными похвалами; для подтвержденія ихъ онъ счелъ весьма полезнымъ опереться на могущественный авторитетъ, на Бокля. Странно! Если Вольтеръ самъ не можетъ спастись, то почему думать, что Бокль его спасетъ? Вотъ эта ссылка:

«Если можетъ быть и слишкомъ сильно выраженіе Бокля, что Вольтеръ „величайшій изъ историковъ, которыхъ произвела Европа“, то едва ли кто ясне Бокля понялъ значеніе Вольтера, какъ историка. Мы совтуемъ читателю для лучшаго пониманія ошибочности мннія Ренана прочетъ снова стр. 593–611 перваго тома Бокля (въ перев. Бестужева-Рюмина)».

Плохая ссылка! Уже самая восторженность отзыва Бокля о Вольтер невольно наводить на подозрнія. По этому отзыву, даже не читая Бокля, можно заключить, что этотъ писатель должно быть точно также не понималъ ни Библіи, ни Гомера, ни греческаго искусства, ни древнихъ религій, ни христіанства, ни среднихъ вковъ. Тогда не мудрено, что Вольтеръ показался ему величайшимъ изъ историковъ Европы.

И это въ самомъ дл такъ. Вотъ, напримръ, какъ хвалитъ Бокль взглядъ Вольтера на средніе вка.

«Въ сочиненіи его средніе вка впервые представлены тмъ, чмъ они дйствительно были: періодомъ невжества, зврства и разврата; періодомъ, когда оскорбленія оставались не вознаграждаемыми, преступленія не наказываемыми и суеврія не порицаемыми». (Бокль, т. I, стр. 605).

Не забудьте, что это полная характеристика, что она приписывается Вольтеру, какъ его созданіе, и вмняется ему въ честь. Не ясно ли, однакоже, что подобная характеристика ровно ничего не характеризуетъ? Разв не во вс времена случалось, что оскорбленія остаются не вознаграждаемыми, преступленія не наказываемыми и суеврія не порицаемыми? Положимъ, что средніе вка были въ этомъ отношеніи очень темнымъ временемъ; но внутренней жизни ихъ, той силы, которая двигала тогда человчествомъ, очевидно, Вольтеръ не понималъ, а Бокль ни чмъ инымъ не восхищается, какъ этимъ непониманіемъ.

Вообще, изложеніе дятельности Вольтера, какъ историка, у Бокля очень слабо. Изъ этого изложенія ясно видно, что у Вольтера не было плодотворныхъ мыслей, не было взгляда и метода, который бы могъ породить рядъ изысканій и трудовъ. Если теперь у Вольтера являются какъ будто запоздалые продолжатели, напр., Бокль, то это ничего не значитъ. Это значитъ только то, что Бокль отыскалъ себ въ прошедшемъ единомышленника, а вовсе не то, что Вольтеръ породилъ себ въ настоящее время послдователя. Les beaux esprits se rencontrent.

Повторяю, очень странно, что противъ Ренана выставляется Бокль. Любопытно было бы знать, что сказалъ бы о Бокл самъ Ренанъ? Вроятно, его отзывъ очень бы походилъ на то, что онъ говоритъ о Маколе. А о Маколе онъ говоритъ такъ:

«Однажды я вздумалъ читать Маколея. Эти рзкіе приговоры, эта манера не любить своихъ враговъ, эти явно признаваемые предразсудки, этотъ недостатокъ безпристрастія, это отсутствіе способности понимать противныя вещи, этотъ либерализмъ, не составляющій широты ума, это христіанство, столь мало христіанское, — все это возмутило меня. Таковъ бдный родъ человческій, что для него нужны узкіе умы».

Опять тяжелый и, въ то же время, тонко очерченный приговоръ. Противъ него «Заграничный Встникъ» также вооружается, впрочемъ, въ общихъ словахъ. Эти слова стоятъ полнаго вниманія:

«Если Ренанъ», — говоритъ «З. В.», — «привыкъ наиболе обращаться съ исторіей эпохъ столь отдаленныхъ, что къ нимъ изслдователь не можетъ относиться иначе, какъ равнодушно, то совсмъ другія условія существуютъ для исторіи ближайшаго времени. Здсь безучастіе къ борьб партій невозможно, и все, чего можно требовать отъ историка, это — стать въ ряды передовой партіи и справедливо относиться къ ея врагамъ».