Том 3. Стихотворения
вернуться

Бальмонт Константин Дмитриевич
Шрифт:

«Тюлень. Пингвин. Глупыш…»

Тюлень. Пингвин. Глупыш. Снега. Мерцанье. Тишь. Ищи. Хоть целый день. Глупыш. Пингвин. Тюлень. Пройди. Весь снег до льдин. Тюлень. Глупыш. Пингвин. И сам я отупел. Слепит простор Он бел, И сам я стал как зверь. Все дни одно – Теперь. Гляжу, перед собой. Сижу, слепой, тупой. Себя не различишь. Снега. Мерцанье. Тишь.

«Белоглазые пингвины…»

Белоглазые пингвины, Сумасшедший птичий дом. Брюхом белы, черны спины, И как будто мыслят ртом. Уж не молятся ли Богу, Чтобы пищи он послал? Нужно ж есть хоть понемногу, А живот у них немал. Вверх поднявши клюв прожорный, Позабыл летать пингвин, Брюхом белый, задом черный, Растолстевший господин. С неизвестной мглой не споря, Угол взяв за целый мир, Получает ренту с моря И с земли двойной банкир. Вместо крыльев, культи – руки, Пища – снизу, что ж летать С Небом лучше быть в разлуке, Близко, низко, тишь да гладь. Паралитики для лета, Отреклись в своем крыле От небесного намета, Чтобы ползать по земле. На прибрежьи, в числах цельный, Раздаваясь в даль и в ширь, Многобрюшный, многотельный, Сытый птичий монастырь. Вон проходят над волнами Чернобелою толпой, И культяпыми крылами Помавают пред собой. Вон, напыжившись, яруют. Два и два, откинув лбы, Шеи шеями целуют, Привставая на дыбы. Предполярное виденье, Альбатрос наоборот, Птица – земность, отупенье, Птица – глупость, птица – скот.

«Дьявол, кто ты? – Ветер, Ветер…»

– Дьявол, кто ты? – Ветер, Ветер. – Что ты ищешь? – Я свищу. – Что ты ищешь? – Долю, волю. Вьюсь, свиваюсь, трепещу. Возрастаю в вихре свиста. Замираю, чуть шепчу. Медлю там, где степь цветиста. Моровую язву мчу. – Дьявол, Дьявол, для чего же Ты цветы смешал с чумой? – Иль не все одно и то же? Мчать что мчится – праздник мой. И ужели не пригоже Цвет цветет разъятых ран? Красен мак, и язва – тоже. Я – прохожий чрез туман. – Ты – жестокий! Дьявол, Дьявол! – Зззить! – Качнулася Луна. – Стой! – Куда там! Скрылся Дьявол. Полночь. Сумрак. Тишина.

«Если б мне хотя вина…»

Если б мне хотя вина, Этой огненной воды! Был бы бочкой я без дна От звезды и до звезды! Я бы выпил за снега, Раз в снегах мне жить дано. Я бы выпил за врага, Раз сражаться суждено. Я бы выпил за себя, Раз родился я такой. Винный кузов теребя, Упивался б день деньской. А теперь? Я пью лишь кровь, Да густой, как деготь, жир, Чтоб идти за зверем вновь, Обеспечить скучный пир. Я пьянею лишь тогда, Как от лунной темноты И от ветра, иногда, Мерно пляшет дверь юрты. И ручной пингвин в тиши Трется об ноги мои, И змеиности души Я качаю в забытьи.

«Я нашел, как развеять мне скуку…»

Я нашел, как развеять мне скуку, Как быть светлым, мне в муке моей. Я от Ветра разведал науку Быть веселым в напеве скорбей. Запою, заведу, загуторю, Сам с собой без конца говорю. Не позорно ль быть преданным гopю? Можно в сердце затеять зарю. Всю равнину от края до края Я прошел в этом царстве снегов И певучие руны слагая, Заносил их на снежный покров. И пройдя по зеркальности синей, Начертал я заклятья на льду, Опушил их серебряный иней, Заманил в заговор я звезду. Проиграло мне хором Молчанье Безглагольную песню свою. Из снегов предо мной изваянья Я в них жизнь заклинаньем впою. Этим Месяцем желтым, ущербным, Покачнувшим златые рога, Сохранившимся прутиком вербным, Я велю вам Живите, снега. Оживляются странные лики, Много созданных снежных людей Если б было немного брусники, Я б раскрасил в них пламя страстей. Подожду, как совсем покраснеет, Пред ущербом последним, Луна Капли три она крови мне свеет, Я их вброшу, в их сердце, до дна

«Снежные люди устроены…»

Снежные люди устроены, Снежные боги при них. Люди, как каста, утроены, Бог – дополнительный стих. Месяцем боги отмечены, Кровью ущербной Луны, В членах они изувечены, Быть как отдельность должны. Те, – как болезнью слоновою Важно распучив живот, – С алчностью смотрят суровою, Мир это пища им в рог. Те, развернув семипалые Руки, по тысяче рук, Зубы оскалили алые, – Надо почтенья вокруг. Те, разукрасившись блестками, – Женская будет статья, – Вместе с мужчинами – тезками Славят восторг бытия. Груди у них поразвешаны Вроде как будто лозы, Взоры глядящих утешены, Даже до нежной слезы. Дальше герои вельможные, Палица в каждой руке, Это – столпы придорожные, Дамбы в великой реке. Если без них, так разъедется Влага в чрезмерный разлив, Лоб здесь у каждого медится, Каждый охранно красив. Дальше – со лбом убегающим, Это советники все, Взором мерцают мигающим В мудрой и хитрой красе. Зная, что столь предпочтителен Зад пред неверным крылом, Их хоровод умилителен, Каждый мешок здесь мешком. Дальше – фигуры медвежие, Храбрости бравый оплот, Кровью помазаны, свежие, Сильные, добрый народ. Я освятил их заклятьями, Кровью своей окропил, Будьте здесь слитными братьями, Связью устойных стропил. Я освятил их напевами, Кровью и птиц и зверей, Будьте как юноши с девами, В страсти любовной своей. Я освятил их гаданьями, Кровью ущербной Луны, Будьте моими созданьями, Будьте, хочу, вы должны. Я прохожу в этом множестве, Кровью я лики кроплю, Царствуйте здесь в многобожестве, Каждого я полюблю. Будут вам жертвы багряные, Алости снова и вновь, Капли кроплю я румяные, Чару влагаю я в кровь.

«Я из белой страны…»

Я из белой страны – Кто сказал? Кто сказал? – Я из белой страны, Я из белой страны.

«Прежде, видя, как снежинки…»

Прежде, видя, как снежинки   В воздухе летают, Говорил я: серебринки, Говорил: с цветов пушинки,   Стаи феи летают. И конечно. Ведь красивы.   Ишь как шелушатся. Заплетаются в извивы, И летят, как хлопья ивы,   Пухом вниз ложатся. Да постои. Не так уж глуп я.   Знаю те алмазы. Да, узнал. Не так уж туп я. Это – кожа, это – струпья   Моровой Проказы. Там на Севере, седая,   И еще на Юге, Спит Проказа мировая, И скребется, восставая,   На Полярном круге. Позевает, поскребется,   Налущит лохмотий, Глянет, плюнет и ругнется, Туча на небе сберется,   Тут на повороте. На углу ворот Полярных,   Ведьминому сказу Послушал, в клубах парных Накопила снов угарных,   Понесла заразу. На зеленые поляны   Дунет, все повянет. Заморозила туманы, Бросит между трав изъяны,   Мертвый узел стянет. И посыплет, и засеет,   С краю и до краю. Цепенение навеет, Заметелит, завладеет,   Брежу, засыпаю.

«В западне я у врага…»

В западне я у врага. Где же быть мне? Здесь в юрте? В этой душной тесноте? Или выйти на снега? Как выходят на луга? Там теснее в пустоте, В безграничности того, Что едино и мертво. Я вольнее между стен, Где хоть тени перемен, Где хоть это для меня: – Тихий треск и скок Огня. На равнине я мертвец В безраничности гробниц, Где начало есть конец В одноцветном без границ Там я в вольности – скелет, Здесь я в тесности – живой. Мной зажженный – дышит свет В этой келье гробовой. Только выйду, видно мне, Что со мною никого. Здесь же в жарком полусне Оживает вещество. Я подушку обниму, Я с покрышкой говорю. И шепчу я в полутьме К неизвестному, ему. Мне отрадней и вольней Закрывать свои глаза, Обращаясь мыслью к ней, Чьи глаза как бирюза. С непостижной говорю, Распаляюсь и горю, В теле есть такой огонь, Что уж вот я не один. Ветер взвыл. Ну, что ж, трезвонь, Но меня в тиши не тронь, Здесь не царство диких льдин Здесь хоть в грезе, я ловлю Чье-то нежное «Люблю», Хоть в гробу, но властелин.