Том 3. Стихотворения
вернуться

Бальмонт Константин Дмитриевич
Шрифт:
Журчали флейты. Рыдали скрипки. И глухо пела виолончель. Душа не видит своей ошибки, Когда в ней чувства взметут метель.   Я видел пары. Кружились мерно.   И возвращались в свои круги.   «– Меня ты любишь? И это верно?»   «– Тебя люблю Я». – «О, не солги».   Уста шептали слова печали.   Им отвечали слова огня.   «– Мы долго ждали». – «Мы так устали».   «– А ты откуда?» – «Из светлой дали».   «– Ты мне желанен». – «Целуй меня». И целовались. И забывались. Как листья в ветре, в лучах Луны. Как змеи, звуки, блестя, свивались. Я знаю правду! Я видел сны!

Остров Четверга

Свежий день с зарею новой, Светлый остров Четверга. Здравствуй, остров Четверговый, Вырезные берега. Мы проплыли и приплыли В островной морской венец. Ты ли знак давнишней были? Я с тобою наконец. Потонувшие вершины Выдвигаются над дном. Меж красивых ты – единый, И лагунный цвет кругом. Еле зримое растенье Синий цветик на земле. И селенье как виденье Там далеко, там во мгле. Дым ползет по красной крыше, Легкий стелется туман. И над морем выше-выше Возлетает пеликан. Он седой, как привиденье, Но скользит к иному взгляд: Ожерельное сплетенье, Гуси дикие летят. Точно это Север милый, Точно это журавли. Сколько жизни! Сколько силы! Тот, кто жив, – свой миг продли!

Черный лебедь

Австралийский черный лебедь на волне, Словно в сказке на картинке, виден мне. Настоящий, проплывает предо мной, Весь змеиный, весь узорный, вырезной. И воистину влечет мечту в игру Настоящими прыжками кенгуру. И в хранимом зачарованном прудке Светят лотосы во влажном цветнике. Голубеет эвкалипта стройный ствол, Куст невиданной акации расцвел. Как колибри, медосос припал к цветку, Птица-флейта засвирелила тоску. И хохочут зимородки по ветвям, Словно в сказке, что сказали в детстве нам. Только это все лишь малый уголок, – Громче пенья птиц на фабрике гудок. Нет Австралии тех детских наших дней, Вся сгорела между дымов и огней. Рельсы врезались во взмахи желтых гор, Скован, сцеплен, весь расчисленный, простор. Там, где черные слагали стройный пляс, – Одинокий белоликий волопас. Там, где быстрая играла кенгуру, – Овцы, овцы, поутру и ввечеру. Миллионная толпа их здесь прошла, В холодильники замкнуты их тела. Замороженные трупы увезут, Овцы новые пасутся там и тут. И от города до города всегда Воют, копоть рассевая, поезда. И от улицы до улицы свисток, – Вся и музыка у белого – гудок. Сами выбрали такой себе удел, Что их белый лик так грязно посерел. Обездолили весь край своей гурьбой. Черный лебедь, песнь прощальную пропой.

Среди магнолий

Среди пышноцветных магнолий, К аллее могучих смоковниц, К лужайке, где ствол баобаба, Я вышел под новой луной. А грезы о счастье и воле, Как рой наклоненных любовниц, Сияют и нежно и слабо, Дрожат и плывут пеленой. Но вот, как в мерцании слезок, Я вышел мечтою к овражку, И это величие тает, И детский мне грезится день. Хочу я родимых березок, Влюблен в полевую ромашку, И клевер в душе расцветает, И в сердце звездится сирень.

Тишь

Вот она, неоглядная тишь океана, который зовется, Великим И который Моаной зовут в Гавайики, в стране Маори. Человек островов, что вулканами встали, виденьем возник смуглоликим, И кораллы растут, и над синей волной – без числа острова-алтари.

Радуги

Много радуг семицветных В Тихом океане. Много в сердце слов ответных, Светлых звезд в тумане. Много в Небе, в Звездной Книге, Божьих откровений. Сердце, сбрось с себя вериги, Будь в огне мгновений. Пусть твои мгновенья малы, – Будут в светлом стане, Как коралловые скалы В Тихом океане.

Ветер

Ветер доносится с гор, Там он, и здесь, и нигде, Мчится к земле и к звезде, Роет простор, Смял, наклоняя к воде, Ивы плакучей убор. Пляшет в древесной тени, Рябь закрутил по реке, Прячется там вдалеке, Гасит огни, Снова дохнул в тростнике, Полем пошел… Догони!

Пред ночью

Земля дохнула зельями Предночными. Вдали, Зловещими ущельями, Туманы поползли. Загрезившими соснами Произивши бирюзу, Вершины дышут росными Дыханьями внизу. Все в полночь будет сковано В один глухой объем. Верховность зачарована, В верхах родится гром.

Череда

Белое облако – там. Знают цвета череду. Медь разошлась по краям. Жду. Дымчатый курится свет. Копит разгром чернота. Гуще взростанье примет. В ветре все свисты листа. Раньше Вечерней звезды, Взбрызнет, разрушивши грань, Бешенство белой воды. Глянь.

Каури

Это домчался откуда, Он из столетий каких, Зов-перезвон изумруда, Соснами сложенный стих? Хвоями крытые горы, Папорот-древо внизу, Мхи словно цепкие воры, Гибкую сжали лозу. Справа и слева стремнины, Стройно взлетели из мглы Гор вековых исполины, Каури гордой стволы. Мхи не дерзнут к ним коснуться, Горные сосны – цари, Смолы с них желтые льются, Ладан страны Маори.

Острова

Я их видел, те взнесенья, Из кораллов острова, Круг и круг уединенья, В них свершенность снов жива. В Океане всешумящем Бьют валы, свиваясь в жгут, Здесь же зеркалом глядящим Безглагольный круглый пруд. И подобно как в металлы Мы врезаем память дней, Те атоллы, те кораллы Ряд взошедших ступеней. От великих гор незримых, Что задернулись волной И застыли в тихих дымах, Знак восходит в мир девной. В наших днях, быть может лишних, Доживаемых во сне, Алый знак времен давнишних, Потонувших в глубине.