Том 3. Стихотворения
вернуться

Бальмонт Константин Дмитриевич
Шрифт:

Сталь

Упружить сталь. Ковач, познай металлы, Чтоб гнулось и прямилось лезвие. Тогда, взмахнув мечом, отметь: – «мое!» Тебе уступят Римляне и Галлы. Построй дракон, Варяг. Ищи Валгаллы. Кто хочет дали, тот пройдет ее. В чужих морях узнает забытье. Увидит лесавидные кораллы. Сигурд, будь смел. Сигурд, срази врага. Перед тобою карлики и гномы. Пусть плуги на полях быком влекомы. Но клад – тебе. Раздвинув берега, Сожги дома, амбары, и стога. Тебе – моря, и, в злате молний, громы.

В гостиной

Я в гостиной стоял, меж нарядных, утонченных, Между умных, играющих в чувства людей. Средь живых мертвецов, меж романов оконченных, Я вскричал всей душой потрясенной своей: «Есть ли где еще звери в могучем количестве? Есть ли тигр королевский и смелые львы? Есть ли где бегемот, в безмятежном величестве Как коряга встающей из вод головы?»

Сон

Мой сон, хотя он снился мне как сон, Был зрением, был чтением страницы, Где, четкими строками закреплен, Я жил, а дни мелькали как зарницы. Там ростом в три сажени были птицы, Сто красок изливал хамелеон. Нет, тысячу. Существ живых станицы Не ведали, что есть для черт закон. Хвосты у жаб, – хвостаты были жабы, – Внезапно превращались в жадный рот. В боках тюленьих видел я ухабы. Все становилось вдруг наоборот. И даже мухи не были там слабы. И даже счастлив каждый был урод.

Мауи

В те дни, как не росла еще кокоа,   Змеящаяся пальма островов, Когда яйцо могучей птицы моа   Вмещало емкость двух людских голов, Жил Мауи, первотворец Самоа,   Певец, колдун, рыбак, и зверолов. Из песен было только эхо гула   Морских валов, а из волшебств – огонь, Лишь рыба-меч да кит да зверь-акула   Давали радость ловли и погонь, Земля еще потока не плеснула,   В котором носорог и тигр и конь. Тот Мауи был младший в мире, третий,   Два брата было с ним еще везде, Огромные, беспечные, как дети,   Они плескались с Мауи в воде, Крюки имели, но не знали сети,   И удили в размерной череде. Вот солицеликий Расвой крюк закинул   И тянет он канат всей силой плеч, Он брата Ру, второго, опрокинул,   Тот, ветроликий, хочет остеречь, «Пусти свой крюк!», но Ра всей мощью двинул,   И выудил со смехом рыбу-меч. Прошло с полгода. Удит Ру, ветрило,   Закинут крюк туда, где темнота. Вот дрогнуло, пол-моря зарябило,   Не вытащит ли он сейчас кита? Тянул, тянул, в руках двоилась сила,   Лишь плеск поймал акульего хвоста. И минул год. Тринадцать лун проплыли.   А Мауи все время колдовал. И против братьев укрепился в силе,   Велит – и ляжет самый пенный вал. Пока два брата рыб морских ловили,   На дне морском он тайны открывал. Закинул крюк он со всего размаха,   И потянул напруженный канат. Вот дрогнула в глубинах черепаха,   Пловучая громада из громад, И Ра, и Ру глядят, дрожат от страха, –   То остров был, кораллов круг и скат. И с той поры плывет в морях каноа,   Певцы поют, и любят рыбаки. Во мгле земли – скелеты мощных моа,   На небе – ток звездящейся Реки. За знойным Солнцем нежится Самоа,   И в мелководьи бродят огоньки.

Слово пещерного жителя

В дни как жил я жизнью горца, – Покидая тайный грот, Я с обветренных высот Увидал Драконоборца. Я шамана вопросил: – «как зовется этот храбрый?» Тот сказал: «У рыбы жабры, У людей же – звон кадил. У небесных пташек – крылья, У зверей свирепый лик. Этот храбрый мой двойник, Он сражает без усилья. Мысль всегда, узнав конец, Хочет внешнего, отметин. Этот призрак беспредметен, Если ж хочешь, то – Боец». Я ушел в свою пещеру, Осудив его ответ. Через двадцать сотен лет, Как годам познал я меру, Снова бросив тайный грот, Глянул оком я дозорца, И опять Драконоборца Увидал с своих высот. Тут я спрашивал сатира, Как зовется он, – и сей Мне ответствовал: «Персей, Меткоруб во славу мира, Убиватель он Горгон». Кто-то вдруг вскричал в восторге: «Лжет Сатир. Боец – Георгий». И пошел по миру звон. Воздух горний, воздух дольний Фимиамный принял чад, Слышу гномики бренчат, Гул идет от колокольни. В ульях бунт: украден воск. Я ушел в свою пещеру, Всяк свою да знает веру, Из костей сосу я мозг. А кухонные остатки Я скопляю, как предмет Изысканий дальних лет. Знаю, игры мысли сладки. Лет две тысячи пройдет, И опять я оком горца Поищу Драконоборца: – Не означен масок счет.

Гобелен

1
Мгла замглила даль долины, Воздух курится, как дым, Тают тучи-исполины, Солнце кажется седым. Полинялый, умягченный, Взятый мглою в светлый плен, Целый мир глядит замгленный, Как старинный гобелен.
2
Старик высокий, Он самый главный, Он одноокий, То Один славный. С древнейших пор он Любил туманы, Летал, как Ворон, В иные страны. Он был на юге И на закате. Но лучше вьюги, Родней быть в хате. Он был в пустыне И на востоке. Навек отныне Те сны далеки. С тем людом Ворон Совсем несроден, И снова Тор он, И снова Один. Все клады Змея Похитил Север. И ветер, вея, Качает клевер. И кто же в мире Лукав, как Бальдер, – Под вскрик валькирий Восставший Бальдер!
3
Ковры-хоругви. Мир утраченный. Разлив реки, что будет Сеною. Челнок, чуть зримо обозначенный, Бежит, жемчужной взмытый пеною. Веков столпилась несосчитанность. Слоны идут гороподобные. Но в верной есть руке испытанность, Летят к вам стрелы, звери злобные. Еще своих Шекспиров ждущие, Олени бродят круторогие, Их бег – как вихри, пламень льющие И я – не в дьяволе, не в боге я. Я сильный, быстрый, неуклончивый, И выя тура мною скручена. Напевы, взвейтесь, пойте звонче вы, Душа желать – Огнем научена. Мои прицелы заколдованы, Мне мамонт даст клыки безмерные, Моей рукою разрисованы В горах дома мои пещерные.
4
Свистит проворная синица, Что море будто не зажгла. Зажгла. Сожгла. Горит страница. Сгорела. Мир кругом – зола. И я, что знал весь пыл размаха, И я, проникший в тайны стран, Я, без упрека и без страха, Я – призрак дней, а мир – туман. Не надо мне индийских пагод, Не надо больше пирамид. Созвездье круглых красных ягод На остролисте мне горит. Была весна. Сгорело лето. И шепчут сны. Прядется тьма. Но есть еще свирель поэта. Со мной жива – и смерть сама.