Том 4. Стихотворения
вернуться

Бальмонт Константин Дмитриевич
Шрифт:

19 сентября

Злая масляница

Западни, наветы, волчьи ямы, Многогласен лживый, честный нем. Разве есть еще в России храмы? Верно скоро сроют их совсем. Подбоченясь, ходит дух горбатый, Говорит: «Смотрите, как я прям». И, забыв сражение, солдаты По словесным бродят лезвиям. Ряженый, гуляет темный кто-то, Вслед за ним идут, оскаля рты, Все, кому одна теперь забота: – Сеять злое семя слепоты. Вырвалось наружу из подполья Полчища ликующих личин: – Леность, жадность, свара, своеволье, Точат нож, и клин вбивают в клин. Дьяволы, лихим колдуя сглазом, Напекут блинов нам на сто лет. Разве есть еще в России разум? Разве есть в ночи хоть малый свет?

19 сентября

Я знал

Я знал леса, озера, и долины Как сон великой истовой страны, В ней были дни, достойные былины, В ней были чары Солнца и Луны. Я знал поля, желтеющие рожью, Высокий труд, правдивые слова, Я проходил, и видел – к придорожью Везде склонялась свежая трава. Я знал людей, их мерные движенья С теченьем звезд в один слагались лад, В глазах детей светилось отраженье Цветов полей, и тех, что красят сад. В смиренных днях дышала святость духа, Свобода самородного ума, И столько песен было чарой слуха, Как будто это пела жизнь сама. Я знал любовь к таинственному краю, Где жертвы были сладостью сердец, И вот с какой теперь я болью знаю, Что самой яркой сказке есть конец. Среди своих как быть мне иноверцем? Густая ночь, укрой, спаси от дня, Нельзя дышать, ни жить с пробитым сердцем, Нет больше в мире братьев у меня.

Последняя ткань

Последняя ткань золотого ковра,   Последнее зарево осени красной,   Пред жертвой, холодной, жестокой, ненастной, Пред вражьей минутой, твердящей: «Пора!» Ты был светлоликим, недавно, вчера.   Весной не расслышав Пасхальное слово,   Что сможешь разведать от дня ледяного, С кем будешь, и как, проводить вечера!

23 сентября

Осень

Скрыта вся земля туманами, Наливными, водопьяными,   Будет ливень, будет грязь,   Меж сердец порвется связь. Листья, бывшие богатыми, Пали судорожно-смятыми,   В жестком ветре чуть жива   Помутневшая трава. За истекшими минутами Глянуть вьюги, станут лютыми,   Все, кто сеял в мире ложь,   Встретят в днях седую дрожь.

24 сентября

Снящийся цветок

Я родился в цветущем затишьи деревни,   Над ребенком звездилась лазурью сирень, На опушке лесной, светлоюной и древней,   И расцвел и отцвел мой младенческий день. Не отцвел, – лишь, светясь, перешел в перемену,   За цветами – цветы, к лепестку – лепесток, Опьяняющий ландыш влюбляет вервену,   Васильки словно песнь из лазоревых строк. На прудах расцветали, белея, купавы,   В их прохладные чаши запрятался сон, И качали мечту шелестящие травы,   Был расцветом мой полдень сполна обрамлен. Я позднее ушел в отдаленные страны,   Где как сталь под Луной холодеет магей, И цветет булава, ест цветы как тимпаны,   Как змеиные пасти ряды орхидей. Я узнал, что цветы не всегда благочестны,   Что в растеньях убийственный помысл глубок. Но в Змеиных Краях мне не цвел неизвестный,   Мне приснившийся, снящийся, жуткий цветок. Лепестковый кошмар, лепестками обильный,   Окровавленной чашей раскрылся во сне, А кругом был простор неоглядный и пыльный,   И чудовищный рев был подобен волне. На несчетности душ выдыхает он чары,   Захмелевший, тяжелый, разъятый цветок, Чуть дохнет, меднокрасные брызнут пожары,   И пролитая кровь – многодымный поток. Эта сонная быль, чаша полная гуда,   Смотрит тысячью глаз и стоит предо мной, Из садов Сатаны к нам восползшее чудо,   И как мед там внутри – заразительный гной.

Российская Держава

Российская Держава,   Где все твое величье? Корабль твой старый «Слава»     Разбит и утонул. Твои войска бессильны, Умы и души пыльны.   Ты в топях безразличья.     Твой блеск – далекий гул. Российская Держава,   Была ты первой в мире, Страдая величаво     В своих стесненных днях. Но вот разъялись хляби, И лик взяла ты рабий.   Упившись в диком пире,     Проснешься – вновь в цепях. Российская Держава,   Твой краткий сон – свобода. Но кто желает права,     Тот должен помнить долг. А дикость своеволья Лишь малый миг раздолья.   Нет правды у народа,     И голос воли смолк.

6 октября

Ворожба месяца

Месяц бледный ворожил рядами теней,   Тень за тенью, призрак призраком гоним. И какой-то бледный голос давних дней   Говорил: «Убита птица дней, Стратим». Тень за тенью проходила без конца.   Всем родимая покоилась в гробу. Возникали в миге – страх и зыбь лица,   И творил холодный Месяц ворожбу. Безглагольная раскинулась страна.   Над безгласной, – злой и властный Чародей. Но невольница смеялась, как весна,   Что во сне провидит волю близких дней. Безглагольная проснулась вдруг вся даль.   Но невольница в весне не знала слов. Праздник воли быстро вырастил печаль.   От души к душе глубокий рухнул ров. Звон возник, и обнял благовест всю ширь,   Но мгновенно оборвалось пенье птиц. И кривым крылом шарахнул нетопырь.   И пошли гулять разбега огневиц. Обезумленная пьяная раба   С головы шальной отбросила венец. Не согрелась на пожарище изба,   Из разбоя не скуешь златых колец. Тень за тенью. – Что ты сделал? – Я бежал.   И чтоб совесть успокоить, я убил. – Пред лицом врага он смирно-тих и мал,   С беззащитной у него довольно сил. Кровь за кровью. – Что ты сделал? – Я поджег.   И под стоны я плясал, плясал, плясал. – Разум всей страны глубоко занемог.   Будет черным цвет, что был чрезмерно ал. Птица вольности великая, Стратим.   У нее от моря к морю два крыла. Дни сожженные – слепой и едкий дым.   Птица радости убита. Жизнь прошла.

6 октября

Седая ночь

Охватной ощупью ползет седая ночь, Гася, то тут, то там, ликующие пятна Последних пламеней, и тает безвозвратно Древесных яхонтов живая узорочь. Под утро встанет вихрь, и все их сбросит прочь. Не верится, что май дышал здесь ароматно, Что зацветал июнь, что август благодатно Всем самоцветам дал играющую мочь. Узорный дом молчит. Покой его могилен. Воспоминания попрятались в углах. Но крайней алости еще придет размах. Синь-пламень дьявольский в сердцах незрячих силен И красный ждет петух, чтоб вдруг завихрить страх. Глазами круглыми уж с ним стакнулся филин.