В хате ночевали Сергей, Василь Лебедь, Николай Прокопчик, Богдан Мелешка, Костя Титок, Костя Русакович, Адам Калиновский, Петр Герасимович, хлопец из соседней с их местечком деревни Ковеньки, его зовут Кора-Никорай (редкий случай — вместо «л» он произносит «р»), таджик Рахим — его также все знают — и хромой, горбоносый учитель — фамилия его Демяшкевич.

Бойцы взволнованно вышагивают по комнате.

— Тут ошибка, — говорит Рахим. — Зачем мне хромовый сапог, который блестит? Надеть такой сапог не могу, продать не могу. Базар здесь не видел.

— А и правда, хлопцы, если б взял кто, то куда с ними денешься?

— Хозяйка еще та: пришли голодные с разгрузки — кружки воды не дала. Гляньте, все стены оклеены немецкими газетами. С фрицами, может, нюхалась...

Лицо Мелешки вдруг побелело.

— Курва немецкая! Я шесть немецких эшелонов под откос сбросил, а она поклепы... Я ее, суку, научу свободу любить. Мы таких выдели. Пустите меня, хлопцы!..

Мелешка как чокнутый: лицо стало сине-зеленым, на губах — пена. Рвется искать хозяйку, но двое бойцов держат его за руки.

Сергею хозяйка не нравится: остроносая, глаза неспокойные, бегающие — как у собаки. Такая может наврать, оклеветать. Одно непонятно — зачем ей? Чего добьется?

— Пойдем к замполиту, — говорит Сергей. — Кто со мной?

После короткого совета к замполиту отправляются Сергей Калиновский, Богдан Мелешка и учитель Демяшкевич.

Замполит пересыльного пункта, медлительный в движениях, полный, широколицый майор, занимает отдельный домик. Делегацию принимает сразу.

— Мы — комсомольцы, — волнуясь, объясняет Сергей. — Никто из нас сапоги взять не мог. Воинскую присягу принимали...

К заявлению Сергея майор относится со вниманием. Несколько минут разговаривает с хлопцами.

— Ладно. Верю вам. Хорошо, что ко мне пришли.

Через час звучит команда строиться. День, как и вчера, солнечный, теплый. В лицо веет настоящей весной. На глазах чернеет, оседает снег, весело бегут ручейки. Колонна, не очень соблюдая строй, идет по улицам предместья и наконец покидает Ржев. Впереди — поля. Еще снег на них лежит, но уже много пролысин.

У Сергея сжимается сердце: поля совсем не такие, как там, на родине, лесов нет, лишь там и тут группки деревьев, виднеющиеся вблизи деревушек. Кругом яры, овраги, они граничат с пригорками. Вид одной из деревушек особенно потрясает Сергея. Это даже не деревня — в стороне от дороги маленький, необыкновенно уютный поселочек. Дома двухэтажные, с мезонинчиками, крыши жестяные, на окнах, ставнях красивые резные узоры. И церковка к поселку жмется — белая, каменная, с тремя зелеными маковками.

Идут часа три. Первый привал. Сергей съедает ломоть хлеба с тонюсеньким ломтиком сала. Припасы бережет. Голодовки больше не будет. После еды закуривает. В курение он втянулся по-настоящему, оно много теперь для него значит. Закуришь, несколько раз затянешься — и жизнь веселее становится. Кружится голова, приятное оцепенение разливается по телу.

Василь и Николай не курят. Начинали вместе с Сергеем, пускали дым через нос, но так на этом уровне и застряли. Им все равно: курить, не курить. Балуясь, иной раз скрутят цигарку, попускают дыму, но не затягиваются.

— Интересно, есть в полках оркестры? — задает вопрос Николай.

— Зачем тебе?

— Как зачем? Записался бы.

— Струнного нет. В духовом что ты можешь? Лупить балбешкой в барабан, лязгать тарелкой. Место, может, занято.

Василь и Николай кое-что умеют. На мандолине, гитаре тренькают неплохо. Сергей попробовал, да не пошло. Ко всему нужен талант.

— У нас, наверно, весна, — вздыхает Сергей. — Ветры из Прибалтики раньше тепло приносят...

Тайком хлопцы грустят по дому, по местечку. Ведь это первый, по существу, их вылет в широкий мир. Сергей в Москву, в Минск ездил, а Василь и Николай дальше Гомеля нигде не были.

Писем давно нет. Может, и приходят в запасной полк письма, да получать их некому.

— Подъе-о-о-ом!

И опять, растянувшись как змея, колонна петляет по проселку. То на пригорок поднимется, то в низину спустится. Возникнет в стороне от дороги одна деревушка, другая.

Они как бы замерли в своем безлюдном унынии. Не видать на улицах никакого движения. Светит солнце, жаворонки над полем поют. Но не увидишь в поле ни человека, ни коровы, ни коня.

Никто не засевает полей. И прошлым летом никто не засевал. Заплатки темной, перестоявшей под снегом пожни граничат с серыми плешинами, на которых давно растут бурьян, разная другая дикая трава. Дорогу расквасило — земля черная, густая.

В большое село с франтоватыми деревянными домами колонна добирается во второй половине дня. Дома стоят в две линии по обе стороны широкой, но страшно грязной улицы. Грязи по колено, ступишь — ног не вытянешь.

Колонну отводят за огороды, на лужок, чтобы отдохнули солдаты после утомительного марша.

И сразу же бойцов начинают наперебой зазывать в свои роты лейтенанты и даже капитаны.