Л. В. Собинов-Ленский.

…Бесшумно опустился тяжелый занавес. Тишину зрительного зала взорвал гром рукоплесканий. Аплодировали партер, ложи, бельэтаж, ярусы. Чем выше сидели зрители, тем сильнее и восторженнее аплодировали. На галерке стояли. И каждый, кто находился в этот вечер в зрительном зале, недоумевал, как можно было до сих пор мириться со всеми предыдущими Ленскими. Даже самые ярые поклонники Фигнера, пришедшие в театр с тайной мыслью насладиться «провалом» молодого певца, не могли не признать, что собиновский Ленский кажется сошедшим со страниц пушкинского романа и что в каждом своем движении, в каждой интонации голоса он сливается с музыкой Чайковского.

То был настоящий большой успех молодого певца. Об этом говорили друзья, зрители, восторженно принявшие нового Ленского, наконец пресса. И только сам Собинов чувствовал, что в этом ставшем для него таким близким и любимым образе еще далеко не все совершенно, что кое-какие фразы звучат несколько общо. Как бы машинально соскальзывая с языка, они послушны музыке, но не будят в нем, артисте, никаких мыслей.

«В чем же дело?» — мучительно раздумывал артист. И, лишь встретившись на сцене в одном из спектаклей с Хохловым-Онегиным, Собинов понял, чего не хватало до сих пор его Ленскому — настоящего общения на сцене с партнером.

П. А. Хохлов-Онегин.

Хохлов, за два года до того покинувший сцену, получил от дирекции почетное право в любое время выступить в любой опере по своему желанию. И вот в сезон 1902/03 года он воспользовался этим правом и дважды исполнил свою непревзойденную роль — Онегина.

Когда Собинов вышел на сцену, чувствуя за своей спиной спокойные шаги Хохлова, и, обернувшись, бросил быстрый взгляд на его полную достоинства фигуру, увидел красивое, холеное лицо Онегина, в его первых же словах

зазвучала наивная важность юноши, безгранично гордого тем, что его друг такой солидный мужчина. И как сразу стала очевидна разница их возрастов, характеров!

«Скажи, которая Татьяна?» — спросил Онегин-Хохлов.

«Да та, которая грустна…»

«Неужто ты влюблен в меньшую?» — В голосе Хохлова послышалось удивление, даже разочарование.

И, поняв, что его другу не понравилась Ольга, Ленский-Собинов ответил вопросом со смешной мальчишеской заносчивостью: «А что?»

Новые, правдивые интонации нашел Собинов и в четвертой картине оперы, где у Ленского большая сцена с Онегиным. Собинову впервые было так легко ее играть, потому что благородный, учтивый, удивительно воспитанный Онегин-Хохлов всю эту сцену тонко поддразнивал Ленского. Протанцевав с Ольгой «Экоссез», он подошел к своему другу и с удивлением спросил: «Ты не танцуешь, Ленский?..» И далее с участием: «Что с тобой?» А на словах «Да что ты дуешься?» — в нем уже слышалось добродушное недоумение, будто Онегин искренно не понимал, что могло так взволновать Ленского.

Шутка переросла в ссору. Взбешенный невоздержанными обвинениями Ленского, Онегин принял его вызов на дуэль, В Ленском-Собинове была воплощена чистая, светлая мечта юности об идеально-гармонической любви, о возвышенном чувстве. В нем жила радость безграничного доверия ко всем, кто его окружал. И все это разбилось о холодный эгоизм Онегина, с высоты своего «опыта» и наигранного разочарования не пожелавшего понять, что каждому возрасту даны свои чувства и свои идеалы.

Наконец-то и Собинов мог сказать себе: «Да, вот таким я представляю себе Ленского, таким люблю его, таким пою!» Теперь у артиста не оставалось чувства неудовлетворенности, будто он что-то недосказывает зрителю. Он все время чувствовал, что Онегин-Хохлов как-то по-своему относится и к Ольге и к нему, Ленскому. В интонациях Хохлова слышалось так много различных оттенков настроения, чувств, мыслей, что они вызывали в нем, Собинове, ответную реакцию, которая придавала каждому слову особый оттенок, насыщала его реплики новыми психологическими нюансами.

Так творческое общение с Хохловым окончательно определило собиновского Ленского, и в нем в полную силу зазвучала тема юности со всеми ее правами на свое представление о мире, на большую, взволнованную мечту, с которой человек входит в жизнь.

Образ Ленского, созданный Собиновым, стал классическим в русском оперном театре. Может быть, в трактовку партии можно внести еще какие-нибудь новые черты, подсказанные индивидуальностью исполнителя, но превзойти Собинова-Ленского, так же как и шаляпинского Бориса Годунова, вряд ли возможно. И хотя говорят, что творчество актера умирает вместе с ним, — это не всегда верно. Есть образы, созданные на века. Собиновский Ленский — один из них.

Вдумчивая работа над образом Ленского помогла Собинову глубже понять и пересмотреть десятилетиями бытовавшее на оперных сценах представление о партии Фауста.

До Собинова оперные театры и певцы не стремились воссоздать эпоху, к которой относится легенда, приблизить трактовку образов к бессмертной поэме-первоисточнику. Казалось, всех вполне удовлетворяет традиционная фигура оперного любовника — Фауста и оперного злодея — Мефистофеля.

Совсем иначе подошел к образу Фауста молодой Собинов. С первых же шагов он решительно отказывается от шаблонной трактовки партии. Нет, для молодого певца Фауст совсем не банальный соблазнитель. Он вносит в образ принципиально новое. По выражению самого артиста, он стремится к образу «задумчивому, серьезному и духовно красивому».