Большинство современных Собинову исполнителей партии Ионтека мало задумывалось над социальной характеристикой этого образа и сводило все лишь к любовной драме. По тому же пути вначале невольно пошел и молодой Собинов. Но уже после первых выступлений, анализируя душевное состояние в сценах с Янушем, артист почувствовал, что он, крестьянский парень Ионтек, ненавидит Януша не только как своего счастливого соперника. Собинов-Ионтек едва владел собой, когда, стоя на коленях, молил пана пощадить Гальку: «О добрый барин, бог вас наградит за милосердье…» Голос певца дрожал от сдерживаемого гнева, и слова «добрый барин» звучали как злая насмешка и плохо скрытая угроза. Зрителям вдруг становилось страшно: казалось, вот-вот Ионтек не выдержит и бросится на соблазнителя. Одному из первых на русской сцене Собинову удалось воплотить в своем Ионтеке замысел свободолюбивого польского композитора.

Взыскательность художника, так рано проявившаяся в молодом Собинове, не позволила ему и здесь остановиться на достигнутом успехе. Он упорно ищет новых оттенков, углубляет характеристику героя. Раздумывая над общим ансамблем спектакля, он приходит к выводу, что уделял мало внимания партнерше. И вновь начинает упорно работать над каждой репликой, каждой интонацией, обращенной к Салиной-Гальке. Пропев в «Гальке» не один десяток раз, он признается друзьям, что хотел бы «переучить всю партию заново».

Л. В. Собинов-Мурри.

Л. В. Собинов — Герцог Мантуанский.

Собинов относился к своей артистической профессии очень серьезно. Для него театр значил не только и не столько успех, славу, благополучие. Театр, искусство, по мысли Собинова, — это храм, где зрители учатся чувствовать, мыслить, жить, где они черпают силы быть добрыми, гуманными, честными, справедливыми. Вот почему артист так настойчиво стремится к сценической правде.

Молодой певец знал, что не одинок в своих поисках сценической правды и стремлении уйти от шаблона, сковывавшего порой даже самых одаренных певцов и актеров императорских театров. Но обстановка в этих театрах была чрезвычайно тяжелая для всех, кто стремился изменить десятилетиями существовавшие традиции, нарушить казенно-бюрократический стиль руководства. Собинов отлично понимал, что корень зла — в отсутствии подлинной заинтересованности руководства в процветании оперного искусства. Это остро ощущали молодые, наиболее сознательные члены труппы. Оперные артисты старшего поколения также чувствовали, что петь и играть по старинке после постановок Мамонтовской оперы, спектаклей Художественного театра уже невозможно. Не мирилась больше с бездумной шаблонной игрой оперных солистов и аудитория.

На трудном пути к жизненно правдивому искусству артиста ожидало и разочарование. Так, не имел успеха его Андрей в новой постановке оперы Чайковского «Мазепа». Собинов работал над этой партией с большим рвением. Удобная для его голоса, она не представляла каких-либо особых технических трудностей, а трагическая судьба молодого казака, выраженная одухотворенной музыкой Чайковского, волновала артиста до глубины души. Однако первые спектакли показали, что образ, им созданный, неубедителен.

В чем же было дело? Собинов-актер ясно понимал свою задачу, образ Андрея не вызывал в нем никаких сомнений. Вокальной стороной роли дирижер Альтани был также очень доволен. И все же того шумного успеха, который сопровождал каждое выступление Собинова, на этот раз не было. Может быть, причина коренилась в противоречии трагического образа молодого казака с лирическим характером голоса Собинова? Как бы то ни было, певец твердо решил впредь быть осторожнее в выборе репертуара.

Как ни жалко ему было, а пришлось отказаться и от выступлений в опере Бизе «Кармен». Роль дона Хозе, интересная не только с вокальной стороны, но драматической насыщенностью, чрезвычайно привлекала артиста и была им почти разучена.

«Была сегодня первая оркестровая репетиция «Кармен». Все идет как нельзя лучше. Альтани очень доволен и толкованием и силой звука в нужных местах. От арии он в восхищении. Ее я, конечно, давно уже отделал до всяких нюансов и тонкостей», — писал Леонид Витальевич другу.

И все же, несмотря на настояния дирижировавшего оперой Альтани, Собинов сначала отложил выступление в партии Хозе на неопределенный срок, а потом и вовсе отказался от него. Проделав огромную подготовительную работу, отшлифовав партию до мелочей, он в конечном итоге не добился того ощущения совершенной свободы, которое означало полное овладение вокальным материалом, позволяющее создавать образ всеми красками звуковой палитры. Чувство некоторой скованности, напряженности не покидало певца. Это состояние мешало полному вживанию в образ, создавало известное торможение. После оркестровой репетиции, когда Собинов пропел всю партию полным голосом в обстановке, мало чем отличающейся от спектакля, ему стало очевидно, что эмоциональный тонус партии Хозе не соответствует природным свойствам его голоса.

Несмотря на то что Большой театр все более заполнял жизнь Собинова, он все еще не бросал Адвокатуру. Он как будто свыкся с постоянным переключением, работой в двух областях, столь резко контрастирующих друг с другом. Неизвестно, долго протянулось бы еще это состояние «неустойчивого равновесия», если бы не случай, происшедший в 1899 году.

В Московском коммерческом суде шло очередное разбирательство дела. Защитником выступал Собинов.

— Ну, соловей, посмотрим, что вы нам споете, — обращаясь к молодому адвокату, произнес с улыбкой председатель суда.