Собинову было трудно быстро отвыкнуть от плавных и благородных жестов Лоэнгрина и выработать пластику украинского парубка. Он боялся и впасть в шаблон разухабистого «доброго молодца». «Всякие этакие ухарства здесь ни к селу ни к городу», — замечает артист.

Л. В. Собинов-Левко.

Он упорно добивается ленивой непринужденности, медлительности и своеобразной грации движений, которые запомнились ему в период общения со студентами-украинцами, с артистами украинской труппы Заньковецкой.

Он решает строить «весь базис вокальной партии» на лирическом пении. Артист проникается убеждением, что украинский парубок Левко в глубине души искренно верит в то, что называет «бабьими сказками», и только хвастается перед Ганной своим кажущимся неверием. «Так оно и должно было быть, — размышлял Собинов, — иначе трудно объяснить такую яркость сновидения, в котором сам он становится участником чудесной истории Панночки».

Музыкально артист отделывал партию с молодым композитором Г. Э. Конюсом. Очень хотелось Собинову показать свою работу Римскому-Корсакову, но проект этот, по свойственной артисту скромности, не осуществился. Собинов постеснялся обеспокоить больного тогда композитора.

В «Майской ночи» участвовали лучшие артисты Большого театра, и этот спектакль надолго запомнился москвичам. Обе песни Левко («Солнце низенько» и «Спи, моя красавица»), дуэт его с Ганной, рассказ встречали бурное одобрение и взрывы восторга. Превосходной Ганной была Л. Н. Балановская, молодая темпераментная певица с голосом исключительно обаятельного тембра и большого диапазона. В этой партии она показала выдающееся сценическое мастерство. Вначале Собинов очень боялся, что его Ганна будет выглядеть переодетой горожанкой, но этого не случилось: на первой же репетиции он почувствовал совершенную свободу в общении с партнершей.

Каждое представление «Майской ночи» с участием Собинова и Балановской проходило с огромным успехом. Артист все больше овладевал сценическим рисунком роли и теперь уже чувствовал, что если бы Даже и захотел, то не смог бы выглядеть «благовоспитанным» Левко, каким был в начале работы. Зачастую после того, как артист обогащал свой репертуар новой партией, он наиболее доходчивые арии включал в программы концертных выступлений. Так и теперь — Собинов выпустил своего Левко на большую эстраду. Колыбельная «Спи, моя красавица» пользовалась исключительным успехом.

Что же привлекало в этой арии и певца и широкую публику? Сам Собинов считал, что наиболее доходчивой и ценной в этой мелодии является тот подлинно народный характер, которым она пронизана. Проверять свое ощущение художника-исполнителя на аудитории он мог неоднократно: не было случая, чтобы эта душевная, простая музыка оставляла слушателей равнодушными.

Пережив во время работы над «Майской ночью» большое творческое удовлетворение, артист чувствовал потребность глубже окунуться в живительный источник музыки великого русского композитора, вновь погрузиться в родную стихию — русскую оперную музыку. Собинову повезло. Большой театр как раз возобновлял «Снегурочку».

Еще в ранние годы артистической деятельности Собинов создал обаятельный образ сказочного царя. Это единственная из ролей, где артист предстает перед зрителем не в ореоле сияющей юности, а умудренным жизнью старцем. Но в образе Берендея — созданном фантазией Островского, а также и гениально воплотившим его в музыке Римским-Корсаковым, самое главное очарование в том и состоит, что этот сказочный царь, дожив до седых волос, не утерял юности духа. Он свеж и молод душевно так же, как и Лель, и любой из молодых берендеев его царства. Он влюблен в жизнь, видит ее красоту и умиляется каждому проявлению этой красоты. Любовь с ее порывами понятна Берендею, он первый защитник обиженной Купавы, и он же первый внутренне отзывается на очарование Снегурочки.

Л. В. Собинов-Берендей.

Возвратившись к партии Берендея, Собинов припоминал, как он впевался в этот образ впервые.

Тогда «Снегурочка» Островского шла в Художественном театре. Берендея играл Качалов. Леонид Витальевич отчетливо помнил, как на генеральной репетиции, услышав ласкающие звуки мягкого, напоенного сердечным теплом голоса Качалова, он весь задрожал: вот именно эту интонацию, этот тембр искал он тогда в своем Берендее! И как быстро овладел потом образом, как само собою родился и особый ритм речи и мягкая, с оттенком чуть заметного юмора интонация в обращении к Купаве — в то же время полная неподдельного сочувствия к горю обиженной пылкой красавицы берендейки. Анализируя свое исполнение в спектакле сезона 1900/01 года, Собинов (а он имел способность до мельчайших подробностей запоминать когда что новое появилось в его исполнении) находил, что его тогдашний Берендей был все-таки чуть-чуть моложе и живее в движениях, чем надо. Годы, протекшие с тех пор, умудрили его самого, и теперь гораздо мягче и естественнее он вошел в роль старца, хотя в те же годы оставался блистательно молодым и в Ленском, и в Ромео, и в Вертере, и в любой из молодых ролей.

Теперь Собинов отдавал себе больший отчет как художник во всем, что делал на сцене. Научился обуздывать свой темперамент, нередко толкавший его раньше к нарушению гармонии целого. За эти годы он еще более утончил и углубил «дар общения», щедро отпущенный ему природой, лучшее проявление его личности. Этот дар покоился на глубокой вере в человека, во все лучшее, что в нем заложено, на стремлении сообщить всем, с кем общался певец, эту веру в людей, в искусство, в себя, в светлое будущее. Своим проникновенным исполнением артист стремился донести до слушателя благородные чувства и мысли, вложенные композитором в музыку, делал их соучастниками достижения тех подлинных высот в искусстве, на которые способен человек.