Шрифт:
Во-вторых, убежденность адмирала Макарова в необходимости не только максимально соблюдать режим секретности, но и, более того, всячески дезинформировать врага о действительном положении вещей.
Вполне, кстати, возможно, что перестановка акцента адмиралом Алексеевым в его донесении о бое, резко увеличивавшего роль крепостной артиллерии в победе над японским флотом, объясняется тем же самым стремлением к посильной дезинформации противника. Алексеев ведь тоже был, как, надеюсь, понял читатель, крупным и одаренным военачальником. А значит был просто обязан в такого рода вопросах мыслить сходно с адмиралом Макаровым.
К сожалению, большинство наших руководителей в ту войну режим секретности соблюдало весьма слабо. Так, сведения о не всегда разрывавшихся в первый период войны фугасных снарядах японских броненосцев и броненосных крейсеров перепечатывались нашими газетами и распространялись по всему миру. Грех было меры не принять. Или вот, как пишет капитан Лутонин: «3 июня оповестили всему миру, что эскадра починилась и готова к выходу» [123] … СМЕРШа на этих оповестителей не хватало!
123
Глава 4.2, раздел: Мы сделали совершенно наоборот.
В Маньчжурской же армии секретность, как пишет генерал Ф.П. Рерберг в своей известной книге, не только не соблюдалась, но предпринимались, казалось, все мыслимые усилия для лучшей информации врага о наших планах. Так, например, «первое приказание генерала Куропаткина о предстоящем “внезапном” наступлении II Армии против левого крыла Японцев (под Сандепу. — Б.Г.) было дано вечером 25-го Ноября. То есть за 47 суток до его действительного производства!»
А за месяц до наступления в штабе Главнокомандующего был издан литографированный текст «секретного Протокола» об этом наступлении и разослан везде — вплоть до тыловых частей. Но в случае с генералом Куропаткиным нельзя, разумеется, говорить о недопонимании им необходимости соблюдения режима секретности. Куропаткин был образованнейшим и талантливейшим генералом. Знал, что делал и для чего.
Наблюдалось у нас и другое любопытное явление. От своих секреты прятали весьма хорошо. С этой оборотной стороной соблюдения режима секретности в наших высших руководящих кругах мы тоже столкнемся — уже на 2-й эскадре.
А вот японцы секретность соблюдали весьма тщательно. Это мы тоже увидим, убедимся.
Незамечаемые победы
Возвращаясь теперь к рассмотренным боям нашего Тихоокеанского флота с Соединенным флотом империи Ниппон 27 января, 28 июля и 1 августа 1904 года [124] , мы неизбежно приходим к поразительному выводу: во всех этих боях класс русского военно-морского искусства, по крайней мере, не уступал японскому, а скорее превышал.
124
Бой крейсера «Варяг» и канлодки «Кореец» того же 27 января у Чемульпо, также не ставший триумфом тактического мастерства контр-адмирала Уриу Сотокичи, мы в данном рассмотрении временно выводим за скобки, поскольку здесь речь идет о боях все же эскадренных.
А в результате катастрофа. Почему?
Единственный действительно крупный успех японского флота — организация и проведение диверсионной операции с непосредственным участием боевых отрядов Соединенного флота, в результате которой погиб адмирал Макаров со своим штабом. Но успех этот, согласитесь, к искусству вождения эскадр прямого отношения не имеет.
Также очевидно, что не уступал во всех этих боях русский уровень подготовки личного состава флота. Особенно русских комендоров.
Так что же выходит? Сплошные наши победы, явные или потенциальные, а в результате катастрофа? Да, катастрофа. Но чтобы хотя бы сто лет спустя выявить ее истинные причины, надо раз навсегда исключить из их числа якобы низкий уровень подготовки нашего личного состава и тактического мастерства русских флагманов. Хотя, несомненно, были приложены титанические усилия для понижения обоих этих уровней.
Удивительно, что мнение о неподготовленных матросах и никуда не годных флагманах (своевременно погибший Макаров — исключение) возникло отнюдь не только в кабинетах и салонах Петербурга, что было бы, в общем, естественно. Нет. Первыми адептами этой укоренившейся по сей день точки зрения стали герои Порт-Артура, а потом и Цусимы.
Тот же капитан Лутонин, не раз и не два любивший повторить, как умела стрелять 1-я эскадра, заканчивает свои заметки выводом, прямо противоречащим большинству его предыдущих слов о той же стрельбе эскадры:
«Виновником наших поражений были мы сами. Не наши корабли, не бронебойные снаряды привели нас к Цусиме — нет. Мы не готовились к бою, мы не учились. Торжественно мы совершали переходы из Кронштадта на Восток, грузили уголь, освежались, красились, строили какие-то ящики для фуражек, сапог, чистили медь и железо, но мы не стреляли».
Так все же умела или не умела стрелять 1-я эскадра, кавторанг Лутонин?
Разбирая эти и подобные отдающие шизофренией мнения капитанов и адмиралов русского флота, прошедших войну в Порт-Артуре, невольно начинаешь думать об эпидемии какой-то душевной болезни, охватившей лучшую часть нашего морского офицерства. С одной стороны, говорят о том, что личный состав дал победу, но начальство помешало, и тут же — что личный состав был от сохи и воевать не умел. В лучшем случае героически умирать. Ну в этом-то нас и наши самые заклятые друзья по сей день поддержат: героически, героически, только вымирайте поскорее!