— Тьфу ты, богохульник! Сам на себя лучше оборотись. Это ты своих сельчан обираешь до нитки. Ты довел их до бунта… Так что мы с тобою одной веревочкой связаны, оба собаки! — шипел поп и брызгал слюной.

— И все равно я бы тебе советовал убираться из села. Ты в Сеськине чужой, не то что я!..

— Тогда и ты время не теряй попусту, по той же дороге трогай, покедова на шею тебе петлю не накинули! — бросил сквозь зубы Иоанн и поспешил расстаться с управляющим.

Дома Григорий Миронович залез в подпол, где прятал деньги. Наполнил ими мешочек, тронулся в путь. В этом доме ему больше делать нечего. Сына Афоньку он еще осенью отправил в Нижегородскую духовную семинарию. Ульяна живет в Петербурге.

В конюшне слуга Игнат Мазяркин почему-то на его зов не откликнулся. Пришлось любимого жеребца самому вывести из стойла и запрячь.

Из-под крыльца на шум лениво вылезла огромная собака, зевнув, потянулась, взвизгнула тонюсенько и долго-долго грустными глазами смотрела вслед удаляющейся кибитке хозяина. Вскоре поземка скрыла санный след, лишь один темнеющий вдали лес видел, куда направляется хозяин села.

Над крышами домов уже не вились дымки — село спало. Мало у кого в доме поздним вечером слабенький огонек: берегли свечи и лучины, рано ложились спать. У одной только Окси в окошке до самой полночи мерцал свет. Вдова ждала Игната. Зря обидела парня. В чем его вина? Каким уродился — таков и есть!

В печной трубе выл жалобно ветер. Окся вздрагивала и никак не могла уснуть. А под утро, когда стекла стали синеть, по ним затренькали чьи-то пальцы. Окся похолодела: ей почудилось, что вернулся Листрат. Она, полураздетая, кинулась в сени.

— Кто там? — спросила со страхом.

— Я, Оксюшка, открой! — раздался из-за двери хриплый голос Игната.

— Ой, Игнат, да откуда ты? — она быстро отодвинула засов. Перед ней во весь рост стоял Мазяркин. Весь в снегу, полы тулупа развевались от ветра. К крыльцу привязана лошадь. Через седло перекинуто что-то вроде мешка.

Вошли в избу. Игнат вел себя необычно: оглядывался, прислушивался к чему-то. Глаза бегающие. Больше всего удивило женщину, что Игнат был без бороды.

— Да что это с тобой, — кинулась она к нему. — Зачем бороду-то сбрил?

— Борода — не голова, за неделю отрастет, — наконец улыбнулся прежней улыбкой Игнат. Прошел в предпечье, зачерпнул ковшом воды, стал шумно пить. Вытер рукавом губы.

— В Оранском ските был. Еле-еле нашел я его, собаку!

— О ком ты говоришь? — недоумевала женщина.

— В прошлый раз ты правильно мне сказала. Мне не следовало прятаться, мужику такое не к лицу, стыдно. Но теперь за погибших наших эрзян я отомстил. С той самой ночи, когда ты про Козлова мне напомнила, я все время об этой сволочи думал. И вот поймал я его…

— Знала бы, что у тебя в башке, промолчала бы… Мщением да злобой, парень, жизнь не воскресишь.

— Козлова, стало быть, защищаешь! А он село предал!

— Не один он такой, верный пес барский… Сколько их с кнутами, саблями да с ружьями народ за горло держат! Не будет Козлова — пришлют жандармов…

— Куда же эту дохлую собаку девать? Может, в Репештю отвезти? Пущай люди миром его осудят и проклянут.

— Отвезти? — удивилась Окся, — сам не может разве идти?

— Я его к седлу привязал. Мертвый он, Григорий Мироныч-то. Убил я его…

— Дурак, чего ты мелешь?!

— Правду говорю, Оксюшка! Две ночи я его, проклятого, ожидал на дороге к скиту. Нынче повезло: поймал, свалил наземь и обухом по голове.

Окся молча стала одеваться. Наконец сказала полушепотом:

— Теперь жди незваных гостей. Пока они не нагрянули, надо убиенного куда-то спрятать…

По улице шлялся бродяга-ветер. Верхнюю улицу занесло огромными сугробами. Выли, надрываясь, собаки, словно предчувствуя беду. Пешком, ведя за повод лошадь, Окся с Игнатом выбрались из села. В лесу нашли запряженную лошадь с кибиткой. Игнат привязал ее к сосне. Переложили в нее тело Козлова, уселись сами, закутавшись в тулуп. Оксю трясло — то ли от холода, то ли от страха. Ехали молча.

Наконец Окся оторвалась от тяжелых дум, бросила Игнату резко:

— Труп сожжем — золу по лесу развеем. Собаке — собачья смерть!

Игнат не пошевелился даже, словно этих слов и не слышал.

В лесу было темно и тихо. Дорогу лошадь знала, она словно догадалась, в чем дело, тащила кибитку торопливо и покорно. Это была ее последняя служба хозяину.

Через день к Оксе зашла Настя Манаева и сообщила об исчезновении Игната Мазяркина.

— Наверно, сел на лошадь и подался куда-нибудь! — трещала она сорокой. — Как лошадь вывел со двора Козловых — никто не видел. Теперича ни лошадки нет, ни Игната.