— Ты!.. ты!.. Зачем ты здесь?

— Предслава, выслушай меня. Я древлянский князь...

Ты будешь моей княгиней... Все древлянские роды будут кланяться тебе... Полюби меня!

— Уходи, наскучили мне твои речи... Не буду я твоей княгиней, ничего мне от тебя не надобно.

— Ой ли? Или киевского стола ждёшь? Так не бывать этому... Не бывать!.. Лучше я убью тебя!

И прежде чем Предслава успела позвать на помощь, Мал бросился на неё.

Она отчаянно отбивалась, но древлянин успел схватить её за горло.

Ослеплённый яростью, древлянский князь так бы и задушил девушку, если бы не вернулся Игорь. Он схватил Мала за плечи и бросил на землю.

— Ты... Ты... Изменник!.. — кричал Игорь. — Как ты смел?! Эй, дружина, связать его!

Дружинники, не любившие древлянского князя, не мешкали.

Игорь склонился над Предславой.

Девушка была без чувств.

О продолжении веселья нечего было и думать... Сразу смолкли весёлые песни, около Предславы собралась поражённая случившимся толпа.

— Ох уж эти древляне, — послышались чьи-то слова, — что звери лютые...

Игорь, стоя перед телом Предславы, был сам не свой от горя. Он проклинал Мала, грозил ему самой ужасной из ужасных казней. Старый Велемир приложил ухо к груди девушки и сказал Игорю:

— Князь, не горюй! Жива она!

— Жива? — переспросил недоверчиво Игорь, — ты говоришь, старик, что она жива?

— Злой этот человек, твой древлянский князь!

— Задушу я его... Живого размечу конями по полю, если только она умрёт! Ты, старик, ручаешься, что она будет жить?..

— Я же сказал... Идём, князь, и будь спокоен за эту девушку.

— Старик, — порывисто заговорил Игорь, кладя ему на плечо свою руку, — ты видел мои слёзы, но я знаю, что христиане не осуждают за это... Они плачут сами и не смеются над слезами других...

— Слёзы — дар небес, — ответил Велемир, — они облегчают душу.

— Может быть... Но ты спас мне жизнь, видел мои слёзы и теперь должен знать всё... Люба мне Предслава.

— Я знал это.

— Ты знал! Откуда?

— Разве не даны мне глаза, чтобы видеть, сердце, чтобы чувствовать, голова, чтобы понимать?

— Так ты, значит, понял всё, что я таил до сих пор на сердце?.. Проницателен ты! Люба мне Предслава, жизнь мне без неё не жизнь... Это вот я сейчас только понял. Люба она мне, как ни одна ещё девушка люба не была...

— Что же ты думаешь, князь?

— Что? Свезу я её и тебя с собой возьму в Киев, покажу Олегу — вместо отца ведь мне он, и если позволит, возьму её женой своею...

— Умно делаешь, Игорь, что старшего не забываешь... Спросить спросишь у Олега, да пусть Предслава поговорит с ним... Как увидит нашу Предславу, побеседует с нею и поймёт, что лучшей княгини для тебя, князь, и искать не нужно... Даром, что молода она, а уж умна так умна, что другой такой и не сыскать...

— Вижу я это и сам... Так молись ты своему Богу за неё, старик. Как придёт она в себя, прикажу, чтобы повезли её осторожно... Завтра, чуть свет, — в путь.

Игорь пошёл к раскинувшемуся около селения стану своих дружинников, Велемир остался один.

Была уже ночь, небо было ясно, звёзды ярко мерцали в его выси. Старик задумался. И зачем только он покидает свою дубраву? Чего он не видел в Киеве. Не верится Велемиру, что должен он вернуться на Днепр. Кажется ему, что не отпустит его от себя эта дубрава, этот ручей...

Чьи-то шаги слышит старик, но он так ушёл в свои думы, что не обратил на них внимания. Но вдруг он почувствовал, как что-то острое вонзилось в его спину. Боль резкая, мучительная заставила его закричать. И старый Велемир со стоном упал на траву.

А ударивший со злобным смехом побежал прочь.

В суматохе Мал был совершенно забыт.

Мал слышал, как проклинал и грозил ему Игорь. Он понимал, что, может быть, угроз-то своих киевский князь и не приведёт в исполнение, не размечет его по полю, но уж Олегу, во всяком случае, пожалуется, и тогда горе тебе, земля древлянская! Олег племяннику во всём верил; когда в поход ходил — его за себя оставлял, а теперь пошлёт дружины на Искоростень и разорит его дотла.

«Освободиться бы мне только, — думал Мал, — а затем уже я знаю, что мне делать... Побежал бы в Киев, прежде Игоря, сказал бы, что Игорь против него народ возмущает...»