— Это — чудесная вещь, — заметил Сэн-Лорен.

— Да, как картина, — вмешался камергер, — но в самом лице нет ничего красивого.

— Однако Вы говорите очень смело! — со смехом подхватил Бранкас.

— Что же тут дурного? Покойный король никогда не нравился мне. Я люблю вот таких личностей, как теперешний государь. Вот король Людовик Четырнадцатый — настоящий монарх.

— Если сравнивать сына с отцом, то надо сознаться, что между ними нет ни капли сходства, — задумчиво произнес Сэнт-Ибаль.

— Вы правы, — согласился Бранкас, — но теперешний король во многом похож на свою мать.

— Вы находите? А, по-моему, нисколько. Вот там висит портрет королевы Анны Австрийской. Вглядитесь в него хорошенько и скажите мне, в чем заключается это мнимое сходство между матерью и сыном? Скорее герцог Орлеанский походит на своего отца.

— Значит, наш король Людовик выродок?

— Ну, вот! — довольно колко заметил Бранкас. — Я нахожу, что черты у него гораздо умнее, чем у родителей.

— Королева-мать — женщина весьма умная.

— Согласен; но у нее испанский тип. Посмотрите же на теперешнего короля: какое кроткое и вместе с тем величавое лицо, а глаза такие необыкновенные! В них еще не отражается большой опытности, потому что король слишком молод, но они одарены дивным блеском и живо напоминают глаза одного человека, который некогда господствовал над Францией.

— Кого же Вы подразумеваете? — спросил Пенотье.

— Кардинала Мазарини, — ответил Бранкас, указывая на портрет покойного министра.

Все взоры обратились в ту сторону.

Поразительно глубокое молчание внезапно овладело обществом. Один посматривал на другого, и каждый чувствовал, что слова герцога затронули весьма опасный и таинственный вопрос. К величайшему испугу Пенотье бледный, некрасивый мальчик Гильом Дюбуа неожиданно выпалил:

— Ах, теперь я припоминаю! Аббат Мортье, надзирающий в нашем училище за работами, недавно сказал доктору Толо: “Король в сущности — сын Мазарини”.

Замешательство гостей достигло высшей степени, никто не отваживался говорить.

Наконец Пенотье собрался с духом и сказал, притворно смеясь:

— Гильом, Вы допустили одурачить себя небылицей!.. Мы знаем достаточно на этот счет… Однако Вам пора обратно в училище. Ступайте, мой лакей проводит Вас.

— Ага, — насмешливым тоном подхватил скороспелка, — теперь я должен убираться, когда разговор принял интересный оборот!. Так со мной бывает всегда. Но если наши старшие не должны были толковать о вещах, из-за которых они рисковали сломать себе шею, то им следовало помалкивать.

Хозяину дома стоило большого труда увести юношу из комнаты. Вскоре он вернулся обратно и сказал в сильном волнении:

— Прошу Вас, друзья мои, пропустить мимо ушей речи бездельника. Подумайте, в какое ужасное положение могли бы мы попасть через него!

— Господа, — заметил Бранкас, вставая с места, — это доказывает только, до какой степени распространена опасная новость, согласно которой король произошел от Мазарини.

— Заклинаю Вас, герцог, — стал умолять Пенотье, — говорите потише.

— Хорошо, — продолжал Бранкас, — Вашей прислуги тут нет поблизости?

— Она удалена.

— Тогда поговорим откровенно. Злословие получило обильную пищу. Я не понимаю осторожных вельмож, и прежде всего господина Кольбера, который должен знать о появлении загадочной личности.

— Вы говорите загадками… Кто? Что?

— Неужели Вы ничего не слыхали о таинственном узнике, господин Пенотье?

— Я занимаюсь своими делами. О ком Вы толкуете, герцог?

— О Железной Маске, — ответил тот.

Все вздрогнули.

— Ах, это великолепно! — воскликнула герцогиня де Сэн-Ибаль. — Мороз так и продирает по коже! Расскажите нам, пожалуйста, об этом, милейший герцог.

— Смотрите, не накликать бы Вам на себя беды! — предостерег Сэн-Лорен.

— Устарелая выдумка! — засмеялся камергер. — Ну, кто видал когда-нибудь эту Маску?

— Наверно, никто, — подхватил Сэн-Ибаль.

— Вообще нам не следует говорить об этом, господа, — сказал Пенотье.

— Надо думать, что здесь нет предателей, — заметил Бранкас.