В прихожей было не развернуться. Обои старые, выцветшие и подпорченные, голая тусклая лампочка свисала с залитого верхними соседями потолка.

— Если она вам сказала, что он мне квартиру купил, то это ложь, — прокомментировала Вероника. — Помог лишь с обменом, чтобы я поближе к нему перебралась. А как уйдет от жены, сюда же поселится. В однокомнатную. И никаких хором нам не надо. Быть вместе — этого достаточно.

Комната действительно оказалась всего одна, заставленная старой мебелью, и тоже с незапамятных времен не знавшая ремонта. Новенькой оказалась лишь детская кроватка, в которой мирно посапывал малыш.

— Наш сын, — шепнула девушка, и остренькое личико ее вдруг смягчилось, тоже стало детским, трогательным и беззащитным.

Вероника предложила мне сесть в продавленное кресло и тут же протянула наклеенный на картонку небольшой снимок. На нем были запечатлены трое: двое мужчин и женщина, все в военной форме. Они улыбались в объектив, но улыбки были сдержанными и напряженными, недавние испытания читались в морщинках мужчин, в плотно сжатых губах женщины.

— Мама, папа, а это… — Девушка погладила землистое широкоскулое лицо человека, которого я знал как отставного полковника ВДВ, начальника службы безопасности «Миллениума», а она как своего любовника и отца своего ребенка. — Они все вместе воевали в Афганистане, мама была военным хирургом. А еще их связывала дружба, настоящая, с незапамятных пор. Сначала погиб папа. Его БМД подорвался на фугасе, весь экипаж сгорел заживо. Потом не стало мамы. Снаряд попал в палатку полевого госпиталя, одна огромная воронка и… вроде бы это называется фрагменты тел. Их обоих привезли хоронить в цинковых гробах. А что в них было на самом деле, никто и не знал. Я в то время жила у бабушки, папиной мамы. Она и раньше часто болела, а последнее известие… Выкарабкалась с того света лишь потому, что надо было поставить на ноги меня. Конечно, одна бы она не справилась. И тут появился папин сослуживец Владимир Михайлович. Он часто навещал нас, помогал материально. Я росла, видела, что он настоящий мужчина, мечтала о таком же в будущем. Потом… В наших отношениях с Владимиром Михайловичем возникла какая-то неловкость. Я уже не была ребенком, которого он брал на руки, водил кататься на карусели. Я стала девушкой. И он не знал, как относиться ко мне теперь, стал сторониться, всячески избегать. Я видела, что нравлюсь ему как женщина, а он нравился мне как мужчина. Когда между нами это случилось в первый раз… — Вероника вдруг напряглась, забрала у меня фотографию. — Вам и его жене знать это совершенно не обязательно.

Замкнувшись в себе, девушка подошла к детской кроватке, склонилась над сыном.

— Мне надо кормить Ванечку, — сказала она. — А вам следует уйти.

Я поднялся.

— Последний вопрос, — сказал я. — Когда вы в последний раз видели Владимира Михайловича? Его жена очень волнуется.

Вероника вскинула голову, тряхнула тяжелой густой челкой. Ее приглушенный голос завибрировал, приятная хрипотца обернулась слезным клекотом.

— А я не волнуюсь? Он позвонил еще вчера, сказал, что предупредил Наталью и перебирается ко мне с вещами. Но так и не появился. Я подумала, что у них опять случился скандал, — жена часто шантажировала его своим больным сердцем, может, произошел приступ, и он не решился оставить ее в таком состоянии. Но сегодня позвонила она сама, обзывала меня всякими грязными словами, требовала позвать Володю к телефону, говорила, что знает, что он у меня. Чуть позже появились вы. Теперь я и сама не знаю, что думать.

— Он вам никогда не рассказывал о том, что произошло с его дочерью? — Я ступил на скользкую колею, как слепец, двигался наугад, в неизведанном направлении. — Как Кристина относилась к вашему роману?

— Ей было абсолютно наплевать и на мать, и на отца, и на все, что они делали, — зло отозвалась Вероника. — Я ее никогда не видела, но, судя по рассказам Володи, это была бездушная, бесчеловечная эгоистка и дрянь. Я и сама поразилась его словам: неужели можно отзываться так о собственной дочери, какой бы она ни была? А он вдруг встал передо мной на колени и попросил родить ему ребенка, ему очень хотелось ощутить себя отцом. Надеюсь, вы понимаете, что я хотела сказать?

Постепенно складывающаяся мозаика рассыпалась на сотни кричаще-пестрых обломков. В очередной раз скрипнула дверца шкафа, из черной глубины накренился, лязгнул гнилой челюстью новый скелет.

— Кристина была его приемной дочерью? — озвучил я свою догадку.

— Он никогда не говорил мне этого прямо, — прижимая просыпающегося сына к груди, сказала Вероника. — Я его никогда не спрашивала и ни с кем не стала обсуждать бы это, если бы не какое-то дурное предчувствие. Когда погибла Кристина, Володя стал пить. Просто глушил себя водкой, терял чувство реальности, невозможно было понять, говорит он правду или бредит. Однажды в таком состоянии он находился у меня. Лежал на диване с остановившимся взглядом, сжимал кулаки, скрипел зубами. И бормотал что-то бессвязное. Я и повторить-то сейчас не смогу. Но тогда я поняла, что Кристина… Она вовсе не его… не его дочь.

Что ж, остается взглянуть правде в глаза. Человек, о котором шла речь, не потерпит суда над собой, огласки, позора для своей новой семьи. Он просто не дастся живым, в этом и причина его исчезновения. Неприязненное отношение той, которая не была ему дочерью, вызревало, копилось в его душе, покуда… Что стало последней каплей? Он умел убивать расчетливо и хладнокровно, но здесь действовал явно в состоянии аффекта. Ланенский — тоже его рук дело? Скорее всего. Их вражда ни для кого не была секретом. И все же чью дочь он воспитывал, от кого родила Наталья Семеновна, эта явная мужененавистница?

Стоп! Липкий пот заливал мне глаза, логическая цепочка умозаключений дробилась, в ушах звучали обрывки некогда услышанных признаний.

Непререкаемым авторитетом для нее стала тетка…

Своих детей она не имеет, вот и решила реализовывать свои материнские инстинкты через племянницу…

Некоторые даже думали, что они и есть мать и дочь, настолько были похожи…

Отставной полковник ВДВ, кажется, сознательно подводил меня к этому шокирующему выводу. А еще скорый взлет Виктора Евгеньевича Ланенского, приятеля студенческих лет. Интимная связь, которая, несомненно, была между Алей и Виктором, оборвалась двадцать с лишним лет назад, и воспоминания о былых чувствах вряд ли существенно отразились бы на дне сегодняшнем. Так крепко связать этих людей могло только одно.

Ванечка огласил комнату громким плачем. По лицу Вероники текли слезы.

— Обязательно позвоните мне, как только Владимир Михайлович объявится, — сказал я, оставляя на столе свою визитную карточку. — Это очень, очень важно.

Я полностью отдавал себе отчет, что очень скоро на моем расследовании будет поставлен неумолимый черный крест. Никому из фигурантов семейной драмы, как бы лояльно ко мне они ни относились, не захочется неизбежного скандала. Но меня будто вела одержимость. Я приехал в центр и стоял перед фасадом дома, который в местных каталогах значится не иначе какэлитное жилье. Свет из широких окон выплескивался на фигурную брусчатку. Именно этот дом и одно из таких окон я уже видел на фотографии в бульварной газетенке «Криминальное чтиво». Окно на снимке было жирно обведено, а пояснение внизу гласило: «Здесь она встретила смерть». Но сейчас тут продолжалась жизнь, человек, запутавшийся во лжи и ошибках, старался похоронить воспоминания обо всем случившемся, вытравлял их из памяти, тщетно искал успокоения. Я не стремился найти место, где была зверски убита манекенщица, сюда я прибыл, сверившись с адресом, который мне дала Алевтина Семеновна Друзина. На всякий случай, если не застану ее на рабочем месте. Она жила в этом доме.