На заднем дворе еще за три дня до праздника дворцовые повара начали стряпать что-то в огромных котлах, из которых в дом постоянно текли соблазнительные запахи.

Целая армия кузин, тетушек и прочих родственниц Бахрина и жены дворцовых чиновников заполонили наш дом и активно помогали в приготовлениях к торжеству.

За двое суток надо было сварить вкрутую и выкрасить в красный цвет полторы тысячи куриных яиц, которые будут включены в памятные подарки гостям – так называемые бунга-теллур (что в буквальном переводе означает «яичный цветок»). На каждой свадьбе – свой особенный бунга-теллур; в нашем случае его тщательно обдумывала и выбирала целая команда из родственников Бахрина. Они остановились на элегантных корзиночках из золотой и серебряной филиграни, в каждую из которых положили по одному красному яйцу – символу плодовитости. К ручкам корзиночек желтыми и белыми шелковыми ленточками была привязана карточка с нашими именами, датой свадьбы и словами благодарности. Такие сувениры высоко ценятся в Малайзии, а по их стоимости и изысканности определяют социальный статус и вкус хозяев. За свою жизнь каждый малаец набирает несколько десятков таких бунга-теллуров и, как правило, выставляет их все в гостиной, в особой стеклянной горке. Красивые фарфоровые подставки для яиц предназначались для подарков простым горожанам и слугам, которые придут на нашу свадьбу, хотя и будут отделены от аристократов барьерами – деревянными и социальными.

День берсандинга начался с хантар-беланджара – церемонии обмена подарками между женихом и невестой. По обычаям двора мы с Бахрином должны были обменяться тринадцатью подносами. Жених обязательно включал в свои подарки поднос с орехами бетель (плоды пальмы катеху, обладающие слабым наркотическим эффектом, который в Малайзии принято жевать), поднос с деньгами, поднос со сладостями и каким-нибудь предметом одежды как символ того, что муж готов обеспечить свою жену всеми земными благами. Обмен подарками происходит в соответствии со строгим ритуалом, и потом они все выставляются на обозрение обеих семей, которые оценивают как их стоимость, так и красоту оформления. Бахрин сам выбирал и то и другое: отрез французского черного шифона с золотыми блесками, уложенный на подносе в виде большого цветка; украшения с бриллиантами; атласные черные туфли на каблуке; набор духов и ароматических масел от Жана Деспре; деньги – десять тысяч ринггитов, из которых на подносе был искусно выстроен традиционный домик на сваях; театральная сумочка из золотистого металла в форме раковины и поднос с орехами бетель и всеми необходимыми аксессуарами: щипцами, коробочкой и чашкой.

Свои подарки Бахрину я покупала, следуя советам Тенку Залии: подарочный набор альбомов по истории архитектуры (мой собственный выбор); портфель из тончайшей темно-бордовой кожи, такой же бумажник и ремень; золотое кольцо с изумрудом; отрез старинного сонкета и несколько флаконов Пино Сильвестра, его любимого одеколона. Вскоре после торжественного обмена подарками должна была начаться собственно свадьба.

До принятия Малайзией мусульманства церемонии хантар-беланджар и берсандинг много веков считались единственной законной формой бракосочетания. Поэтому, хотя мы с Бахрином уже и были официально женаты по законам ислама, наша «вторая свадьба» имела огромное значение для общественного мнения.

По традиции в день берсандинга невеста не должна общаться ни с кем, за исключением женщин из своей семьи. Поэтому меня просто заперли в спальне, лишив всякой возможности принимать участие или хотя бы наблюдать за последними приготовлениями к свадьбе. Предполагалось, что все это время я должна потратить на то, чтобы побаловать себя и наилучшим образом подготовить свое лицо и тело к тому самому важному моменту, когда я стану центром общего внимания. Я, однако, не могла думать ни о чем, кроме сосущего и все усиливающегося голода. Каждый раз, когда мне удавалось привлечь внимание пробегающей по коридору служанки или родственницы, я умоляла ее принести мне что-нибудь поесть, и каждый раз она улыбалась в ответ и заверяла, что поднос с яствами вот-вот будет доставлен ко мне в комнату. Я ждала и ждала, но ничего так и не происходило. Через восемь часов ожидания я начала сомневаться в своем умении говорить по-малайски. Конечно, пока что я владела этим языком не слишком хорошо, но все-таки вряд ли они могли не понять моих отчаянных жестов и не услышать бурчания в пустом животе.

В семь тридцать вечера я была почти готова к церемонии. Подглядывая в щелку между портьерами, я видела, что гости прибывают к дому непрерывным потоком, и слышала отдаленную музыку военного оркестра. Периодически мать и тетки Бахрина заглядывали в комнату, чтобы проверить, как обстоят дела с моим туалетом и моими нервами, но никто из них так ни разу и не принес мне ни кусочка еды.

В семье начался настоящий переполох, когда накануне я решительно заявила, что не доверю свое лицо и волосы профессиональному стилисту, а сделаю все сама. Я и без того чувствовала себя скованно и неловко во всей этой традиционной одежде и новых мучений скорее всего просто не вынесла бы. Все дамы были очень недовольны, но я твердо решила: лицо на свадьбе у меня будет свое.

Бахрин гордился своим королевским происхождением и глубоко любил богатую культуру своего народа. Поэтому он настоял, чтобы мой свадебный наряд шился по самым древним и самым подлинным образцам. Он получился очень элегантным и очень красивым, но крайне неудобным и тяжелым.

На ногах у меня были золотые туфли на высоких шпильках, чтобы добавить мне росту (единственная уступка двадцатому веку), а на щиколотках – тяжеленные золотые браслеты с колокольчиками, которые звенели при каждом моем шаге. Из выбранного нами пурпурного сонкета для меня сшили полный баджу-кебая на подкладке, состоящий из длинного жакета до колена с отложным воротником и юбки с запахом. На тридцатипятиградусной жаре этот тесный и жесткий чехол оказался настоящим орудием пытки. Под костюм мне пришлось надеть полный корсет с косточками и подложенной кое-где ватой, чтобы баджу-кебая сидел как положено. Выполнять во всей этой амуниции простейшие движения – наклоняться, садиться и просто дышать – было практически невозможно. Я с сочувствием вспоминала эпоху королевы Виктории и несчастных девушек, которым для исправления осанки привязывали к спине доску.

На шею мне надели длинный калонг – три ряда ожерелий из больших золотых дисков на цепи, а на запястья – тяжелые золотые браслеты, такие же как на щиколотках. На пальцах сверкали взятые взаймы кольца с изумрудами, рубинами и бриллиантами.

К моим собственным волосам добавили шиньон и закрутили все это на затылке в большой пучок, похожий на футбольный мяч. Под руководством целой команды родственниц в пучок воткнули двадцать бунга-гойанг – золотых цветочков с пружинками вместо стебельков, от чего все сооружение непрерывно дрожало и переливалось.

Поверх этой прически мне на голову с осторожностью опустили традиционный головной убор невесты и закрепили его таким количеством шпилек, что их хватило бы нескольким парикмахерским на год. Головной убор, тоже сделанный из золотых цветочков на пружинках, имел форму раскрытого веера и начинал дрожать и позванивать каждый раз, когда я шевелилась. Последним штрихом стала лента из тонкой золотой филиграни, которой туго обвязали мне голову над самыми бровями и которая немедленно врезалась мне в виски. Подойдя к зеркалу, я убедилась, что выгляжу во всем этом великолепии точно потрясающе красивая иллюстрация из трактата о средневековых костюмах.