Шрифт:
— Что же, понравилось? — спросил я скептически.
Ай… как вскинула голову Марина, как кровь хлынула в щеки!
— Мне не нравится, что ты считаешь меня глупой!
— Я?.. Тебя?
— Да! Почему ты так спросил: «Понра-а-ви-ло-оось?» Да, понравилось! Вздорная книжка! Бездельники с жиру бесятся и распутничают. А написано весело! Как будто по страницам зайчата солнечные бегают!
И повесил я голову, как щенок, которого повар на кухне за проказы огрел щипцами.
— Может, я и неученая, да не глупей тебя! И хочешь меня, тогда не считай себя выше.
— Марина! Любовь! Скажи, откуда ты такая?
Она пропела весело и нежно:
— Откуда?.. Из-за гор, из-за долин, со дна морского, от царя водяного.
— Морская?.. Ты знаешь, что значит твое имя?
Распахнулись ресницы.
— Надоел!.. Я все знаю! Пять лет назад мне это гимназист московский объяснял. Стихи писал еще… «Марины… глубины» и влюблен был, как курица.
— Сколько тебе лет, Марина?
— Двадцать второй лупит, — ответила она, вздохнув.
— Знаешь, что я хотел тебе предложить сегодня? Поедем верхами куда-нибудь в степь, на хутор. Хочешь?
— Хочу, — она лукаво погладила меня по голове, — ты у меня у-у-умный!
— Тогда я съезжу за лошадьми. А ты переоденься!
— Как переодеться?
— Седла ведь мужские. Надень мои парадные сапоги, брюки…
— Ха-ха-ха-ха…
Когда смеялась Марина, обрывались с нитки стеклянные колокольчики и падали на мраморный пол.
Карьером пронеслись мы по дачным линиям в степь, ездили до вечера, без дорог, по оврагам и балкам, заехали к колонисту на хутор, пили ледяные сливки, ели творог со сметаной, слушали хозяина, жаловавшегося, что его подозревают в шпионстве и сожгли ему ригу, хохотали, пьянели и остались ночевать.
Крепко, горько целовала Марина в ту последнюю, звонящую цикадами ночь.
Дома я нашел на столе серую грязную бумажонку телеграммы:
«Вследствие большой убыли офицеров предлагаю немедленно вернуться в полк. Командир полка, полковник Руновский».
Завоняла передо мной блевотная линия в минских болотищах.
«Туда?.. От Марины?.. Нет!»
Написал на бумажонке с другой стороны: «Срок отпуска еще три недели. Плохим здоровьем остаюсь до полного использования», — и послал дворника на телеграф.
Вечером пришла Марина. Показал ей телеграмму. Дрогнула, и с губ краска сбежала.
— Едешь?
— Нет!.. Послал телеграмму! У меня еще три недели. Не могут раньше срока!
Сидела Марина, жалобно смотря в окно на море.
Утром пришел ответ:
«Выехать немедленно. Неявке отдача под суд неисполнение приказа. Евпатории получен рапорт неблаговидных поступках, которому дадите объяснения полку».
Так!.. Понятно! Господа офицеры постарались.
Делать было нечего — пришлось мне укладывать пожитки.
Трепетно и больно ждал Марину.
И решение у меня было ясное, отвердевшее сталью, отяжелевшее гранитом.
Марина прибежала взволнованная, запыхавшаяся.
— Ну как?.. Позволили?
— Читай.
Свела брови.
— Да… Заклевали ясна сокола черны вороны… Паршивцы!
Взял я ее за трепетавшие пальцы.
— Марина!.. Морская! Любовь!
— Что, сокол!
— Нужно ехать. Скажу прямо и просто. Хочешь ждать? Войне скоро конец! И тогда хочешь стать моей, жить со мной, учиться… любить?
И был голос Марины, как струна, в этот час.
Прост и крепок был голос, как море, как ветер.
— Да!.. Хочу!.. Буду ждать. Никого еще так не любила. Это как огонь!
Поезд уходил в семь вечера. Нужно было собираться.
— Плакать не нужно, сокол! Дай я помогу тебе сложиться.
Дворник побежал за извозчиком.
— Марина!.. Вот возьми, родная, тут двести рублей. С фронта пришлю еще!
Она вскочила.
— С ума ты сошел?
— Брось глупости! Ты мне жена теперь, самая близкая. Не могу же я оставить тебя на произвол судьбы.
— Не нужно!.. Пока вернешься — мне наши будут помогать. Проживу! Будем жить вместе — буду у тебя брать.
— Ну, книг себе купишь!
— Не нужно!.. Лучше просто пришли книг из Москвы. А денег не возьму.
— Марина!
— Не смей!.. Ударю!
Приехал извозчик. Потащили чемоданы. По дороге на вокзал метнулась в глаза вывеска ювелира.
— Стой!
— Что такое?
В затхлом чуланчике взял я обручальные кольца и надел одно на палец Марине.
На вокзал приехали к самому отходу. Только успел вскочить в вагон.