— Вспомнилось сразу все то горе, что я там изведал… Знаешь, меня даже слеза прошибла. — В этот раз трещина в его голосе была особенно явственна. — Вот глянь сюда, — он выставил ладонь и ткнул в синий перстень у основания среднего пальца. На нем был выколот квадрат с крестом посредине. Наколка говорила о том, что сиделец лишился родителей, когда сидел в тюрьме. — Видишь? Пока на малолетке сидел, мать померла. Да разве кто отпустит, чтобы похоронить! Иноки-то увидели у меня слезы, отворачиваются, спрашивать не решаются. Не принято это у нас… На малолетке тоже ни о чем не расспрашивали. Ну вот, зашли мы в монастырь, все прибрано, красиво. Даже цветы растут на клумбах. А у меня перед глазами совсем другая картина стоит. Вышки по периметру монастырских стен, дубаки с автоматами и лай собак слышится… Знаешь, мне часто сон снится — двор тюремный, а я посередине стою! — Глаза Святого зло сверкнули, что совсем не вязалось с его монашеским одеянием и голосом, который звучал на редкость умиротворенно. — Так вот, зашел я туда, где хата моя была. Постоял немного… Теперь там монашеская келья. Благолепие одно! Там, где мой шконарь был, теперь икона с лампадкой курится. Спросил я у братии, зэки-то в снах их не навещают? Ведь столько здесь душ загубленных сгинуло!

Чертанов невольно поежился, его проняло от рассказа Герасима.

— И что же они тебе ответили?

Теплоход медленно поворачивал за мысок, еще минуты две, и он скроется.

— Сказали, что сначала приходили… Особенно досаждал покойник один, с веревкой на шее. Встанет, говорят, у входа и на чернецов все поглядывает. Тут я и обмер! — честно признался Герасим. — Попросил братьев описать, как же он выглядит. Так они мне в точности Фильку Сопливого описали. Удавили мы его! Сукой он порядочной оказался, — прости меня, господи, за сквернословие, — перекрестился монах. — Фильку этого я и забыл уже давно, как будто бы он и не жил вовсе, а вот монахи мне его напомнили. Родни у Фильки не было, сам он из какого-то приюта. Вот так и сгинул не по-людски!

Чертанов загрустил.

— Ладно, — махнул рукой Герасим. — Если бы не такие люди, как Варяг да Артист, не знаю, как бы и я выжил. — На мгновение его лицо посветлело. — Оставим это, так с чем ты пришел сюда?

— Ты знаешь, что сейчас происходит за пределами вашего монастыря? — не то укорил, не то спросил Михаил.

— А зачем мне это? — безразлично пожал плечами Святой. — Телевизор я не смотрю. Книги читаю только богословские, а в них о мирской суете ни слова.

— Хорошо… Тогда я тебе скажу. Давай, может, присядем где-нибудь. Вот на это бревно, что ли…

— Давай присядем. — Слегка подобрав рясу, монах опустился на бревно.

— За последний месяц из снайперской винтовки было убито несколько бизнесменов, весьма влиятельных людей. Так вот, каждый выстрел был выполнен с расстояния почти в километр. Это тебе ни о чем не говорит? — сощурился Михаил.

Святой задумался. На лбу отчетливо прорезалась упрямая морщинка.

— Ты хочешь сказать, что это сделал кто-то из нас? Из нашей школы?

Чертанов улыбнулся:

— Молодец, догадался… Двое из этого списка отпадают. Ты этого сделать не мог, потому что монах. А потом, я проверял, ты все время в монастыре был.

Чернец невольно хмыкнул:

— Спасибо за доверие.

— Я этого тоже не делал. Иначе зачем мне тогда объявляться у тебя?

— Тоже верно. Остается еще одиннадцать человек. Как же ты их всех проверишь?

Михаил отрицательно покачал головой.

— Остальных перестреляли уже через час после того, как мы ушли. Об этом я знаю совершенно точно!

— Перестрелять их могли только «дикие гуси». Те, кто оставался в лагере, могли стать опасными свидетелями.

— Возможно, что так оно и было. Но еще в этом районе видели какую-то женщину с винтовкой. Не исключено, что это сделала именно она, или, во всяком случае, она помогала «диким гусям». Кстати, женщина уже не первый раз появляется в поле нашего внимания. Только нам никак не удается узнать, кто она такая. Остаются еще двое — Толик Амбал и Степа Беленький.

— Знаешь, ты сейчас напомнил мне про женщину, а я ведь видел, как в лагерь к Сержанту приходила какая-то, — поднял голову Герасим. — И шмыг сразу к нему в палатку. Я тогда еще подумал, нам никому с бабами не разрешает якшаться, а сам шлюх на базу приглашает.

— Значит, я не ошибаюсь. Степе Беленькому и Толику Амбалу удалось уйти за кордон, вот потому они и остались в живых. А вот остальным не повезло.

— Так они все-таки перешли границу?

— Да, им это удалось. Чекистам пришлось связываться с Интерполом, чтобы вернуть их обратно.

— Ты думаешь, что это сделал кто-то из них?

Чертанов глубоко задумался:

— Сложный вопрос… Степа Беленький уже второй год парится на киче в Казани, Петрушкин разъезд.

Монах кивнул:

— Место серьезное, вряд ли оттуда просто так упорхнешь. А что Толик Амбал?

— А Толик Амбал уже год как деревянный бушлат надел.

— Жаль, — в голосе монаха послышалась грусть, — хороший был парень.

— Я знаю, вы кентовались.

— Было такое. Как их только удалось вытащить из-за кордона? Жалко пацанов…

Душа монаха была растревожена. На какое-то время Герасим позабыл о том, что на его плечах монашеская ряса, он принялся свободно пользоваться воровской феней, словно только вчера откинулся из чалкиной деревни. Он поднял зачем-то с песка тоненький пруток, переломил его и спросил:

— Так кто же тогда еще мог стрелять?

— Ты позабыл еще про одного человека.

— Сержант?! — выдохнул Герасим.

— Он самый… Если он живой, то сейчас ему что-то под пятьдесят. Вполне боевой возраст. Более того, я уверен, что он сейчас в строю. Покой не для таких, как он.