Сейчас Рольван медленно водил точильным камнем по лезвию своего меча. Это простое действие успокаивало его и помогало собраться с мыслями. Гвейр сидел на корточках по другую сторону от костра и ждал ответа.

– Ты ведь знаешь, я должен был стать монахом. Я очень стыдился всех этих желаний, когда они начались, стыдился и в то же время – ну, ты знаешь, как бывает у мальчишек. Как-то нам втроем удалось сбежать из обители поздно вечером, – Рольван невольно улыбнулся. – Мы устроили целый спектакль, придумали себе болезнь, чтобы нас отпустили с ночной службы, соорудили чучела в постелях и выехали за ворота в телеге с пустыми мешками из-под муки. До сих пор помню, каково это, когда у тебя муки полон нос, а чихнуть нельзя. У Эгвина, он был нашим заводилой, оказалось пара серебряных монет – к нему как раз приезжал отец со старшим братом. Эгвину было пятнадцать, нам с Одо – по тринадцать, и он считал своим делом учить нас жизни.

– Нескольких монет хватило вам на вино и шлюху? – Гвейр тоже улыбнулся.

– Двух шлюх, – уточнил Рольван. – одну Эгвину и одну для нас с Одо. Два кувшина вина и самую дешевую комнату. Вино почти все досталось женщинам.

– Но и вам кое-что досталось, а?

– Ну да, – Рольван перевернул меч. – А потом наступило утро.

– Оно всегда наступает.

– Точно. Наказание мы выдержали, знали, что оно будет. Но потом вернулся отец Кронан… – Рольван вздохнул.

– Тебе было стыдно? – понимающе спросил Гвейр.

– Не то слово. Я прятался от него, не мог показаться на глаза. Думал, что загубил вообще все. У меня ведь не было никого, кого бы я любил, кроме него, а его я предал. Так мне тогда казалось.

– Понимаю, – негромко сказал человек, убивший отца Кронана.

– Он нашел меня на дальнем поле. Наказание тогда уже закончилось, я сам вызвался копать землю, хотя все уже ушли на отдых. Он мне сказал, – Рольван хмыкнул, невольно улыбнувшись: – сейчас я понимаю, что это было не всерьез, а в тот раз поверил. Он сказал, что как бывший командир дружины и служитель церкви имеет право предавать отступников смертной казни, и если я, по моему мнению, заслуживаю смерти, он готов сделать это прямо сейчас. Если же нет, он требует, чтобы я перестал беспокоиться о том, чего не изменить, и повернулся лицом от прошлого к будущему.

– И что же ты выбрал?

Рольван пожал плечами:

– Я повернулся лицом к будущему.

– А сегодня ты попытался то же самое сказать моей сестре?

– Вроде как.

– И она тебя поняла, вот что интересно, – Гвейр тряхнул головой. – Я не понял, а она поняла. Почему?

– Не знаю. Спроси у нее.

Гвейр только хмыкнул в ответ на такое предложение. Рольван оглядел результат своей работы, повертел меч в руках так и эдак, любуясь отражением огня в гладкой поверхности. Протер лезвие мягкой тряпицей и убрал меч в ножны. Игре все не возвращалась. По краям прогалины, в подножии суковатых корявых берез уже густели тени. Гвейр разобрал сумки, достал вяленую рыбу, которой ввиду ее изобилия и дешевизны в прибрежном Сторксе закупил изрядное количество, сыр и хлеб, но ужинать не предлагал – ждал сестру. Рольван невольно прислушивался, пытаясь за треском костра и шумом ветра в ветвях уловить ее легкие шаги, но разве услышишь дрейва в лесу?

Ему представилась крадущаяся меж полутемных стволов огромная волчица – всклокоченная шерсть, горящие желтой злобой глаза. Только безумец решился бы довериться подобному существу. «Не поворачивайся ко мне спиной», – вспомнил Рольван. И свой ответ: «Я не доставлю тебе такого удовольствия».

Гвейр прервал молчание, спросив с легкой улыбкой:

– А с тех пор, надо полагать, ты оставался праведным монахом?

Рольван тоже не смог сдержать усмешки:

– Нет. Но с тех пор я каждый раз потом поворачивался лицом от прошлого к будущему.

– Очень удобная привычка.

– Ну да. Через год отцу Кронану надоело это терпеть, он забрал меня из монастыря и пристроил в оруженосцы. Сказал, что лучше мне насытиться мирскими удовольствиями и потом раскаяться, чем спотыкаться на каждом шагу и так в конце концов никуда и не прийти.

– Он был моим врагом, я не сожалею о том, что сделал, – медленно произнес Гвейр. – И все же, Рольван… можешь не принимать моих слов, но я сочувствую твоей утрате. Несмотря ни на что.

Ответить было нечего, поэтому Рольван просто сказал:

– Спасибо.

Он хотел еще расспросить Гвейра – ему действительно было интересно – об Аске и Грате, но не успел. Вернулась Игре. Появилась на краю прогалины неслышно, словно призрак или дикий зверь, но не было на этот раз ни клыков, ни леденящего ужаса, только хрупкая девушка из плоти и крови, чье лицо хранило отпечатки слез и скорби, а руки, крепкие и мозолистые, как у воина, с неаккуратно обрезанными ногтями, сжимали толстую дубовую ветвь.

Не сказав ни слова, Игре опустила ее одним концом в огонь и завела свою тихую песнь-заклинание. Как всегда, принялась чертить в воздухе огненные письмена вокруг их маленького лагеря. Рольван оборачивался, наблюдая за ней. В какой момент его страх сменился пониманием, он не смог бы сказать. Но теперь он чувствовал, сам не зная, как, чувствовал, что внутри круга возводится безопасное пристанище, укрытое и защищенное от всего, что враждебно человеческому миру, а ночь с ее темными тварями остается снаружи. Не было ничего странного в том, чтобы доверить свою жизнь дрейву, если этим дрейвом будет Игре. Рольван поймал на себе удивленный взгляд ее брата и отвернулся к огню, прогнав с лица всякое выражение, но тепло, поселившееся внутри, больше не угасало.

Наутро выехали с первым светом. Ночная прохлада быстро таяла в солнечных лучах. Отдохнувшие лошади без понуканий прибавляли шаг, копыта бодро стучали по серым камням дороги, то взбегавшей на покрытый мхом и вереском холм, то устремлявшейся в низину, где березы в зеленых кудрях стерегли пышные луга свежескошенной травы. Крестьянские подводы со скрипом ползли по дороге навстречу. Их возницы встречали всадников приветливыми улыбками, как будто в такой ясный солнечный день им казалось грехом не проявить дружелюбия к любому незнакомцу.