Поздней ночью оптические приборы корабля засекают движение. Хорст находится в пилотажном кресле. Он смотрит на стены, на которых возникает изображение. Поначалу между стволами деревьев мелькают фары, потом подозрительно выключаются. Некоторое время Хорст сидит неподвижно, всматриваясь в темноту леса, затем нажимает кнопку и оптическая система усиливается ночным виденьем. У корабля, помимо глаз, есть уши: акустические датчики способны уловить шепот на расстоянии в несколько сотен метров. Но все эти утонченные примочки оказываются не нужными, когда в лесу, после характерных огненных вспышек, раздаются громкие звуки автоматных выстрелов. Хорст понимает: там завязался бой. Для того, кто является оператором его тела, миссия уже выполнена. Адольф Гитлер на борту, значит, можно улетать. А то, что придется бросить нескольких человек, включая главу антарктической колонии и заместителя фюрера по партии, самодостаточного «антаркта» не волнует. На карту поставлено слишком много, и выжидать непонятно чего в этом ночном лесу под открытым небом не имеет смысла.

Хорст запускает двигатели. В этот момент в помещение забегает Йозеф Геббельс. Он бродил по коридорам и почуял что-то неладное.

– Эй, мы улетаем? – спрашивает Геббельс, наблюдая за тем, как Хорст оперирует органами управления.

Хорст лишь на секунду обращает к нему свой взгляд и продолжает работу.

– Я требую ответа! – хмурится Геббельс.

Хорст морщит лоб.

– Да. Я принял решение. Ждать больше не имеет смысла.

– Но так нельзя! Они могут быть на подходе.

– Верно, они на подходе, но попали под обстрел. – Хорст указывает Геббельсу на монитор. – Поэтому нужно улетать.

– Что за глупости? Мы ведь можем их выручить! – Геббельс подходит ближе к пилотажному стенду.

– Никого мы выручать не будем. Это риск для всех, кто находится на борту.

– Я не последний человек в рейхе, поэтому попрошу выполнять мои приказы!

– Ничьих приказов я не выполняю, – отыскав в голосе Хорста нотки гнева, отвечает «антаркт».

Геббельс морщится в негодовании. Ему давно так открыто никто не перечил.

Он подходит к Хорсту и хватает его за руку, пытаясь помешать запустить корабль.

Хорст улыбается, хотя улыбка явно переигранная. Легким движением он отталкивает доктора. Но Геббельс напорист, он вновь хватает Хорста, теперь уже двумя руками. Однако получает кулаком в переносицу. Геббельс отлетает назад, жестко приземляясь на пятую точку. Из носа хлещет кровь.

– Ах ты, гад! – шепелявит Геббельс. Вдобавок к сломанному носу, ему, похоже, выбили зуб.

Хорст молчит. Тарелка поднимается в воздух.

Борман сидит на земле, держа в руках автомат, ствол которого дышит теплом. Рядом лежит Лабберт, раненый в ногу. Его руки заняты перезарядкой магазина. В зубах стиснут короткий древесный сук – сдавливая деревяшку, Лабберт вымещает на ней испытываемую боль. Они попали в засаду и приняли бой в сорока метрах от дисколета.

– У нас был слишком тяжелый день, не правда ли? – пытаясь пошутить, говорит Борман.

– Не то слово. – Лабберт выплевывает сук. – А-а-а-а… Невыносимо! Что ж так больно?!

Борман кладет автомат и крадется к телу своего помощника.

– Какой предусмотрительный был парень, – говорит Борман, стараясь не повышать голос. – Всегда носил с собой медикаменты.

В темноте он нащупывает медицинскую сумку и роется в ней.

– Пожалуйста, быстрее! – стонет Лабберт. Пуля проникла ему в бедро. Он на грани болевого шока.

– Сейчас-сейчас… Темно ведь. – Борман достает из своего кармана спички и, взволнованно пробежав взглядом по очертаниям ночного леса, зажигает огонь.

– Ага. – В сумке, среди прочего, обнаруживается плоская картонная коробка с логотипом байеровского креста, над которым большими печатными буквами написано: «Heroin». Борман извлекает одну большую таблетку и подает Лабберту. – Это надо жевать, – поясняет он. – Но погоди, сперва аспирин.

В другой руке Борман протягивает две таблетки аспирина.

– Воды бы, – вздыхает Лабберт.

Борман ползет к другому трупу, на сей раз бойца антарктического спецназа. У него единственного на поясе фляга и рюкзак с рационом.

Лабберт запивает таблетки водой и разжевывает героин.

– Лучше не глотай, – предупреждает Борман. – Размажь по деснам, а часть положи под язык.

Лабберт укладывает голову на прошлогодние засохшие листья, среди которых пробивается молодая трава. Между верхушек деревьев виднеются звезды. Ветер гонит легкие полупрозрачные хлопья облаков. Вот оно какое, небо мая 1945-го. Высокое, по-летнему теплое и бесследно ускользающее.

– Легче? – осведомляется Борман.

– По крайней мере, боль не взрывает больше мне мозг, – отвечает Лабберт.