По Булгакову, свобода человека состоит не в тождестве с Первообразом, а в осуществлении своего образа и задачи. В этом контексте действие человека получает глубокий смысл: «Поэтому человек должен и сам уважать свое собственное делание, если сам Бог к нему призывает, наделяя талантом всякого в его собственной мере. И совершаемое творческим усилием каждого дня трудового, как и всей жизни, в конце ее приносит человек на суд Богу, говоря: “Господи, этот талант дал Ты мне, а вот другие таланты я приобрел на них”» (Мф 25: 20–30) [649] .

Таково, порой даже революционное, соработничество человека и Бога у Булгакова.

Подводя итоги, можно сказать, что Бердяев прежде всего обращается к человеку как к образу и подобию Божию; Булгаков же пытается понять сам образ и подобие Божие через созерцание Первообраза.

Согласно Булгакову, они вместе шли путем антропологизма и богочеловечества [650] . Бердяев по этому поводу писал ему: «Я думаю, что у нас разные философии. Но это не есть религиозное разногласие» [651] .

А еще раньше он писал: «Для христианства западного Вы представляли творческое движение мысли в русском богословии. Вы были обращены не только к христианству прошлого, но и к христианству будущего. Ваша деятельность требует еще справедливой оценки, которая, конечно, наступит» [652] .

Бердяев был прав. Булгаков не получил пока еще достаточно справедливой оценки ни в западном, ни в восточном богословии и философии. У него мы находим незыблемую, обоснованную, а вовсе не наивную веру в способность человека осуществить свой образ и стать благотворным и любящим подобием Божиим. Этому учит Булгаков. И это то, что современному миру так необходимо.

Расцвет богословского творчества Булгакова пришелся на пору его выдворения из России в 1923 г., и в особенности на тот период, когда он возглавлял Русский православный богословский институт в Париже (1925–1944). Наиболее известна и в то же время критикуема его концепция «Святой Софии» – богословского построения, трактующего откровение Бога в мире. Однако вклад С. Булгакова в теорию библейской герменевтики не до конца освещен в литературе [653] . Для его понимания важно определить и изучить центральные моменты данной теории.

Вклад о. Булгакова в православную библейскую герменевтику заключается в сочетании и слиянии нескольких тесно связанных герменевтических компонентов. На первый взгляд, ни один из этих элементов не составляет сам по себе основного принципа его теоретического построения, но более тщательное исследование показывает, что, по сути, каждый из них отражает православный герменевтический подход к толкованию Библии. Таким образом, необходимо не только определить компоненты, составляющие герменевтическую теорию Булгакова, но и понять, как они взаимодействуют.

Библейская герменевтика Булгакова помещает богодухновенную природу Библии в самый центр его теории. Это, пожалуй, один из принципов, который делает его герменевтический подход отличным от подходов других богословов Русской православной церкви. Сравнивая важность Св. Писания по отношению к Св. Преданию как источнику веры, Булгаков пишет:

«.Священное Писание, как таковое, свидетельствуется Церковью в Свящ. Предании… однако оно не умаляется от этого в единственности своей и сохраняет свою природу как Слово Божие… которое, как таковое, стоит выше всех других источников вероучения, в частности всего Свящ. Предания во всех его видах. Можно сказать, что если Свящ. Предание в разных своих обнаружениях имеет относительно-исторический характер, применяется к разным эпохам с их нуждами, то Свящ. Писание есть голос Бога к человеку, и ему принадлежит абсолютное значение… Оно есть вечное откровение Божества, которое как таковое имеет неисследимую и всегда открывающуюся глубину и значение… В этом смысле следует сказать, что Свящ. Писание и Свящ. Предание неравны в своем значении, и Слову Божию принадлежит первенствующее место, так что не Писание проверяется на основании Предания, хотя им и свидетельствуется, но, наоборот, Предание проверяется Писанием…. Предание всегда опирается на Св. Писание и есть образ его уразумения. Слово Божие представляет контрольную отрицательную инстанцию для Предания…» [654]

Булгаков определяет Св. Писание как собрание книг, написанных под водительством Святого Духа, следовательно, их поистине можно назвать богодухновенными. Поскольку Библия имеет божественное происхождение, Церкви должно принимать ее как сущее Слово Бога, переданное авторам Писаний Духом Божьим. С одной стороны, Св. Писание хранит духовную реальность – откровение Бога. Следственно, оно расширяет познание божественных вечных истин. С другой стороны, авторы библейских книг преподали, систематизировали и сформулировали сведения человеческой (исторической) реальности в соответствии с их языком, индивидуальностью, контекстом [655] . Для Булгакова богодухновенность представляет собой синтез человеческого и божественного. Одно из важнейших проявлений бого-духновенности Булгаков видит в соприкосновении с Божественной Софией – откровением Бога в мире. Пророкам Ветхого Завета, а затем и авторам Нового Завета было доступно прямое наитие Божества, божественное озарение, как бы некое пресуществление человеческого естества, его обожение, давшее им возможность осуществить то, что они не чаяли бы претворить в жизнь собственными силами, а именно – записать то, что является подлинным Словом Божьим [656] . Именно такой взгляд на Священное Писание побуждает Булгакова поместить богодух-новенную природу Библии во главу герменевтической концепции.

Как богослов Булгаков не отдает предпочтения пневматологическому направлению теории в ущерб христологическому аспекту. Тем не менее в своей экклезиологии он утверждает, что Церковь «есть Дух Святой, живущий в человечестве» [657] . Безусловно, Булгаков не подразумевает, что Церковь по определению – только лишь воплощение Духа Святого; напротив, по его мнению, Церковь представляет собой непосредственный союз Тела Христова с Христом и со Святым Духом. Пневматология здесь отнюдь не второстепенна, ибо для Булгакова деятельность Святого Духа является важным герменевтическим ключом.