Нашей целью было показать, что тема науки и христианства не обязательно ведет, как это утверждают некоторые современные западные богословы [757] , к отказу от Халкидонского богословия. Более того, мы думаем, что современная наука находится в стадии создания языка, на котором можно говорить о содержании нашей христианской веры.

В центре религиозной философии С. Н. Булгакова, как известно, стояла софиология – принципиально антиномическое учение о Софии, Премудрости Божией, которая представлялась ему «невозможным» для разума, алогичным личностным посредником между Богом и миром, «круглым квадратом», «корнем из минус единицы» и, одновременно, – первоначальной совокупностью всех идей творения (неоправославное переосмысление платоновско-неоплатонической концепции предвечных идей) и творческим принципом бытия и искусства. Известно, какую бурю неприятия, основанную чаще всего на недопонимании глубинного смысла булгаковской софиологии, вызвала эта концепция у многих идеологов ортодоксального православия. Однако не мне судить о чисто богословских аспектах учения о. Сергия о Софии. Со своей стороны, как профессиональный эстетик, я вижу в софиологии Булгакова почти целостную, хотя и не прописанную, т. е. имплицитную, эстетическую концепцию, открывающую интересные перспективы для построения собственно православной эстетической теории.

Понятно, что «эстетическое», «эстетика» должны быть здесь правильно поняты не в том поверхностно вульгаризированном виде, в котором они гуляют на просторах обыденного сознания, – в качестве некоего приятного, но необязательного украшения к каким-то якобы более серьезным и значительным вещам. Здесь эстетика, эстетическое, эстетический опыт понимаются в том глубинном, сущностном смысле, в каком их знали Кант, Шеллинг, Гегель, а в нашем пространстве – П. Флоренский, Н. Лосский, в какой-то мере и сам С. Булгаков. Под эстетическим понимается та уникальная система неутилитарных субъект-объектных отношений творческого или созерцательного характера, которая через посредство конкретночувственного опыта приводит человека в гармонию с самим собой, с универсумом и с Богом, к реальному приобщению человека к полноте бытия [758] . Если мы под этим углом всмотримся в софиологию о. Сергия, то увидим, что она фактически является не чем иным, как своеобразным и достаточно полно разработанным введением в православную эстетику, или скорее – в неоправославную. Попытаемся хотя бы схематически высветить основные эстетические смыслы этой интересной концепции.

С. Н. Булгаков был одним из немногих, если не единственным в среде православных мыслителей, кто оценил философию Вл. Соловьева в софийном ключе. При этом в формально-логических текстах и построениях его он видел только вершину айсберга духовного наследия крупнейшего русского философа. Главным же у Соловьева он считал его богатейший мистический опыт, который нашел наиболее адекватное выражение не в его философии, но в художественном творчестве – в его поэзии, полностью посвященной Софии, пронизанной светом личного мистического общения поэта с ней, любви к ней. Не случайно, подчеркивает Булгаков, наиболее чуткими к духовному опыту Соловьева оказались русские поэты-символисты Блок, Белый, Вяч. Иванов [759] . Личная мистика Вечной Женственности, софийная окрыленность Соловьева наиболее полно воплотились в его поэзии; она стала своеобразным интимным дневником, отражавшим на протяжении всей жизни его глубинный опыт более полно, чем философские тексты. Поэтому Булгакова все настойчивее одолевает мысль, «что в многоэтажном, искусственном и сложном творчестве Соловьева только поэзии принадлежит безусловная подлинность, так что и философию его можно и даже должно поверять поэзией», что главное в его творчестве – поэзия, а философия лишь комментарий к ней, и Соловьев в большей мере является «философским поэтом», чем «поэтизирующим философом» [760] . Его творчество Булгаков именует не иначе как «софийно-эротическим», «мистическим реализмом», пронизанным глубочайшей и всепоглощающей любовью к Небесной Афродите, Божественной Софии.

Здесь важно заметить, что неоправославие, особенно в лице Булгакова и Флоренского, наконец ясно осознает и по-своему формулирует идею, которой православное сознание, православная культура жили на протяжении почти двух тысячелетий. Именно – о приоритете эстетической сферы над формально-логической в деле наиболее адекватного выражения глубинного духовного опыта. Об этом свидетельствует и особое внимание многих русских религиозных мыслителей к красоте во всех ее проявлениях и к искусству, но также и выдвижение на одно из главных мест в богословии проблемы Софии и софийности. С особой очевидностью это следует из философско-богословских трудов о. Сергия Булгакова.

Под влиянием Соловьева и особенно Флоренского у Булгакова сформировалась целостная софиология, в которой Премудрость

Божия предстает некой глубинной многоаспектной антиномически описываемой сущностью бытия, не поддающейся одномерному формально-логическому осмыслению. Во всей полноте она раскрывается только религиозному сознанию в некоторых актах мистического опыта или в религиозно ориентированном искусстве, художественном опыте. Она одновременно является и абстрактной божественной Усией, то есть сущностью; и Образом Бога внутри самого Божества; и Вечной Женственностью в Божестве, как его пассивного, но творческого (в направлении мира) начала; и совокупностью всех идей творения в Боге, то есть Идеей творения; и вдохновителем и руководителем всей творческой деятельности людей, в том числе – художников [761] ; и средоточием всех божественных энергий; и Богочеловечеством, понимаемом как «единство Бога со всем сотворенным миром» [762] ; и реальным явлением в мире Церкви Христовой; и предстает, наконец, в образе конкретной и очень близкой душе русского человека Богородицы, Девы и Матери, Заступницы за род человеческий перед своим Сыном. На уровне тварного бытия многообразно проявляющаяся энергетика Софии обозначается Булгаковым понятием софийности, которое имеет у него ярко выраженную эстетическую окраску. Иконы софийны, Богоматерь «софийна в предельной степени», мир софиен в своей сущности и т. п. – общие места в софиологии о. Сергия.

София, как известно, уже с древности понималась в качестве предвечной совокупности идей, образов, чисел, форм тварного мира, как его основа. Философия (пифагорейцы, Платон, Аристотель, Плотин) и искусство древних греков знали об этой идеальной основе мира и пытались ее выразить своими средствами. В стремлении реализовать или выразить эту изначальную идеальность и состоит, собственно, по Булгакову, софийность тварного мира. Мир софиен, поскольку в его основе лежат предвечные идеи – или творческой основой его является София [763] . Однако еще с Платона известно, что вещи и явления материального мира в разной мере соответствуют своим идеям и поэтому в разной степени софийны. Показателем степени софийности, то есть приближения вещи к ее идее, ее первообразу, у Булгакова выступает красота, а предельным и абсолютным носителем Красоты и ее источником является сама София.

«Софийность мира, – писал Булгаков, – имеет для твари различную степень и глубину: в высшем своем аспекте это – Церковь, Богоматерь, Небесный Иерусалим, Новое Небо и Новая Земля» (225). Во «внешнем мире» софийность пронизывает все. Таким образом, это некое сущностное основание мира, которое, кажется, и должно было бы стать предметом философии, согласно ее историческому само-именованию. Однако, констатирует Булгаков, софийность мира недоступна «разуму» философии. Ибо философское мышление сегодня «не есть Логос, а только логика», которой недоступна сфера Софии, и она «преодолевается на высших ступенях проникновения в софийность мира». Уже в догматах веры, описывающих сущность Божества, логика пасует перед антиномиями. «Логическое мышление, – убежден Булгаков, – соответствует лишь теперешнему, греховному, раздробленному состоянию мира и человечества, оно есть болезнь или порождение несовершеннолетия» (226).