Посохин вышел из-за стола и сделал несколько приседаний.

– Серега, тащи сюда Дронова. Он как, вменяемый?

– Да вроде ничего, – ответил Жарких, не переставая листать папку с документами. – Когда я за ним приехал, он и не выделывался совсем.

– Ты осмотрел то место, где Смазнев велик видел?

– Осмотрел.

– А почему не доложил?

– А что докладывать? Ничего я там не нашел. Целый час лазил. Фотки я сделал. На столе у вас в Уголовном кодексе лежат. Кстати, у нас фотобумага кончается.

– Экономнее надо быть. Я ее, между прочим, на свои деньги покупал. – Майор окинул взглядом свой рабочий стол, на котором сейчас царил творческий беспорядок. – В каком кодексе? С комментариями?

– В синем, в бумажной обложке. Там, в середине, между страницами.

Посохин достал фотографии из потрепанной книжицы и стал внимательно их просматривать. На нескольких снимках старший лейтенант зафиксировал в разных ракурсах сломанную ветку молодой ольхи. Посохин одобрительно посмотрел на подчиненного.

– А говоришь, ничего не нашел.

– Вы про ветку, что ли? Может, ее раньше сломали? Или позже? На пару часов, например.

– Кто там будет в потемках по кустам лазить? А если бы и лазили, то там столько бы веток наломали! Нет, лазили, когда было светло. И делали это аккуратно. Девяносто девять процентов, что ее сломали именно тридцатого мая. Поверь моей интуиции. Обрати внимание как листики уже здорово подвяли.

– Так вести Дронова? – спросил Жарких.

– Конечно, веди!

Старший лейтенант положил папку на стол и вышел в коридор.

Через минуту перед Посохиным широко расставив ноги, словно у него были неимоверных размеров гениталии, сидел почти трезвый и, как всегда, небритый Иван Дронов. В заляпанной тельняшке без рукавов, камуфлированных штанах и тапках на босу ногу, он походил на военнопленного. Но только своим нарядом. На его лице никаких признаков уныния или страха Посохин не заметил.

– Здорово, Иван! Есть у меня к тебе пара вопросов.

– И вам не болеть. Спрашивайте, раз охота.

– Вопрос первый: ты ширинку перед кабинетом расстегнул или весь день так ходишь?

– Чего?

Дронов наклонил голову.

– О, блин! Молния на этих штанах все время расходится. Ларке сколько раз говорил…

Он потянул язычок бегунка вверх.

– Петрович, извини, я не специально.

– Я понимаю. Позапрошлый понедельник ты хорошо помнишь?

– А что? Опять про Квасова спрашивать будете?

– Да нет, про твоих телочек.

– Про девок, что ли? – ухмыльнулся Дронов.

– Про скотинку твою домашнюю. Я не Лариску имею в виду.

Оценив шутку, Дронов засмеялся. К жене он относился с легким небрежением, но никому, как выяснил Жарких, не позволял в ее адрес ни одного плохого слова сказать. Она их, кстати, и не заслуживала.

– Так где ты обычно свою живность пасешь?

– На лугу возле речки. А что?

– В позапрошлый понедельник ты, где ее привязывал? Луг ведь большой.

– Хрен ее знает. Не помню точно.

– Постарайся, пожалуйста, вспомнить. Напрягись немного.

– Ну, я… Где?.. В тот понедельник я привязывал… Где-то привязывал, блин! Не, че, так важно, в натуре?

– Важно, Иван. И где привязывал, и когда забирал.

– Че, надо подумать тогда.

Дронов скривил рот, громко втянул носом воздух и, сделав паузу, выдохнул:

– Хэ-э!

Скрестив руки на груди, он долго сидел, глядя в потолок. Посохин его не торопил.

– Слева от дороги. До пляжа было метров тридцать, – наконец произнес с довольным лицом Дронов. – По прямой.

– А забирал когда?

Дронов почесал мощную шею и, не отнимая от нее руки замер, теперь уставившись в пол. На этот раз пауза была короче.

– Уже темнело.

– Лынов сказал, что ты пришел к нему в начале одиннадцатого.

– Точно! Значит, забирал в десять. Примерно. Мы с Вовкой Мошкиным со двора вышли… Потом когда к речке спустились, он пошел в кусты отлить, а я двинул на луг за скотиной. А Вовка не помнит, когда мы ходили?

– Помнит, но еще более туманно. Квасова мимо тебя не проходила?

– Бомба, что ли?