А в этой истории «избавления от неистового коммуниста Николаева» все варианты были хороши, то есть — против Николаева. По поводу отказа Николаева 31 мая 1934 года прошло экстренное собрание местной партийной организации института, на котором его жестоко наказали за неповиновение — исключили из коммунистической партии. Это была для Николаева грандиозная личная трагедия — его, коммуниста до костного мозга, верного марксиста-ленинца исключили из родной партии. Как это так? И понятно — теперь ему карьеру точно не сделать, начальником не стать и денег не заработать, а он так любил командовать, управлять, направлять.

Теперь дорога для реализации его «потенциала» и реализации его мечты была полностью закрыта. Что дальше? Несчастный растерянный Леонид Николаев «завис» в прострации, потерял смысл жизни: «Увяли взгляды, сила рвенья, тяжелый путь для нас настал, кругом препятствия, тревога, не знаем, кто из нас к чему стремится», — писал задумчиво «белым стихом» Л. Николаев в этот период в одном из писем своей жене. Из последнего высказывания было понятно, что отношения с женой складывались не лучшим образом, «приплыл» — в угол безысходности. В 1934 году Николаеву исполнилось 30 лет.

Далее уже без сарказма и ёрничества можно только по-человечески пожалеть Л. Николаева, — он несколько месяцев безуспешно искал работу, писал просьбы, жалобы, требования, раздумывал о несправедливости жизни, занимался самоедством и своё состояние отчаяния фиксировал на бумаге: «Ведь я не враг, и мне не понятно, почему я вышел из доверия, почему мне нет доступа к жизни, к работе, к учебе». После долгих мытарств Николаев в отчаянии написал письмо Сталину: «Я 5-й месяц без работы, всё это так на меня глубоко отразилось, что остался совершенно беспомощный и болен».

На это письмо Сталину по вертикали отреагировали, и его вызвали в обком на собеседование, чтобы обсудить его проблемы. Но, странное дело, — Николаев на собеседование в ленинградский обком не пошел. Почему? Скорее всего потому, что он понимал, что принципиально его проблемы жизненных целей там не решат, в партии не восстановят, ибо веских оправдательных объяснений — почему он не выполнил распоряжение партии, у него не было. Ну, — дадут ему какую-то захудалую работенку — чтобы с голоду не умер, и его трагедия превратится в вялотекущую трагедию. Разве мог на это согласиться настоящий «герой»? — Риторический вопрос. Настоящий «герой» всю эту историю должен завершить красиво, уйти из жизни громко хлопнув дверью, чтобы эти гады и сволочи его запомнили надолго. К тому же и суровые условия жизни подстегивали к радикальному решению, — 6 сентября 1934 года Леонид Николаев отчаянно и злобно рассуждал в своём дневнике:

«Хоть самого себя ешь, все иссякло, нет продуктов, сегодня только 6-е, до получки Мильды ещё 10 дней — на что жить?» И он опять написал письмо — «крик отчаяния» Сталину, словно давил Вождю на совесть, — от голода погибал его верный, преданный боец. Опять по вертикали спустили настоятельную просьбу разобраться. И когда Николаев очередной раз демонстративно проигнорировал приглашение на собеседование, «сверху» спустились для разговора к нему в квартиру, но он злорадно, мстительно не открыл дверь. И от всех предложений по работе через запертую дверь принципиально отказывался. Вероятно, партийные работники, не попавшие к нему в квартиру и пытавшиеся разговаривать криком через запертые двери, решили, что этот мужик сошел с ума. А одиноко сидящий в квартире принципиальный безработный Л. Николаев себя «накручивал»: «Никто не интересуется тем, как и чем я живу. По характеру своему я форменный протестант всего чуждого, несправедливого в таком огромном хозяйстве, как наша страна. За это я был затравлен в течение целого ряда лет. Мне мстили за всё — за справедливость, за горячность, за мою способность. Мне мстили, и я страдал. Подобно тому, как воспитатель социалистических идей Руссо».

Почти как Иисус Христос, вернее, на коммунистический манер, — бросавший на произвол судьбы своих детей циничный безумец Жак Руссо. А кто не верит, что Руссо безумец или глупец — почитайте составленную им для корсиканцев Конституцию.

А Николаев продолжал строчить письма «наверх», на этот раз он два письма отослал С. Кирову, на которые не получил ни ответа, ни визита. Он уже «достал» всех «наверху» сидя в квартире, на него уже не обращали внимание. И это невнимание к его персоне оказалось последней каплей, толчком к последнему «героическому» акту этой драмы. 29 октября 1934 года Николаев в своём дневнике записал: «Прошло времени немало, 7 месяцев, сперва с убедительными просьбами, потом от косвенного до прямого предупреждения, но ничто не помогает — настал момент действия». И маленький человек, выгнанный из коммунистической партии, забытый всеми «протестант» Леонид Николаев решил протестно застрелить главу Ленинграда и лучшего друга Сталина — С. Кирова. Далее дело оставалось за «техникой» реализации задуманного, за «механикой» убийства. Стоит заметить, — чтобы вызывающе, скандально продемонстрировать свой протест, громко «хлопнуть дверью», прославиться и оставить своё «героическое» имя в истории, Николаев выбрал жертву достойную, не смельчил, и в принципе своей цели добился — в историю вошел.

И в этот момент мы находимся на своеобразной развилке: с одной стороны, можем решить, что эта — вторая версия убийства самодостаточная, верна — Николаев не был «наймитом» Сталина и не был наймитом противников Сталина, а у него было достаточно своих причин и «тараканов в голове», чтобы убить Кирова. В этом случае убийство Кирова не политическое, не идеологическое, если не учитывать своеобразную частную идеологию и политику самого Николаева. Если же мы исходим из того, что некие силы обнаружили протестное «героическое» настроение Николаева, и с какого-то момента стали ненавязчиво его «вести», ненавязчиво ему помогать совершить им задуманное, чтобы использовать его в своих целях, — тогда мы посчитаем вторую версию убийства Кирова недостаточной и перейдём к рассмотрению третьей версии убийства, в которую история с Николаевым входит составной частью. Далее рассмотрим третью версию убийства.

На рассмотренной только что выше стадии (во второй версии) к Николаеву ещё никто коварно не «прилепился», никто не обнаружил его как потенциального убийцу Кирова, никто его в этом статусе «не вел». Итак, Леонид Николаев по вышеуказанным причинам решил убить С. Кирова и приступил к реализации задуманного, начал «охоту». И в его дневнике можно обнаружить следующие записи «охоты» на Кирова: «Веду приготовления подобно Желябову (который покушался на Александра Второго)».

Для «приготовления» много не надо — пистолет, патроны, выследить Кирова и в него смертельно выстрелить. В те времена вопрос — откуда взять пистолет у коммунистов не стоял. Хотя прошло уже более 10 лет после Гражданской войны, но считалось нормальным, когда у коммуниста имелся, висел в кобуре на поясе револьвер или парабеллум на всякий случай. А таких экстренных случаев было немало: во-первых, — обнаружится какой-либо «контрик», а под рукой нет пистолета — вот досада. Во-вторых, — вдруг прорвется из деревни в город с вилами или обрезом разъяренный отчаянный, жестоко ограбленный (раскулаченный) хлебороб или того хуже — казак и выбегает навстречу — а у коммуниста нет пистолета — опасно, беда. В-третьих, вдруг активизируется партийная оппозиция — троцкисты, и давай палить из-за угла и бросать бомбы; многие коммунисты сами были большевиками и занимались кровавым террором, поэтому ситуацию понимали. В-четвертых, в условиях небывалого разгула преступности в любой подворотне могли приставить нож к горлу и «раскулачить», «национализировать» деньги, пальто и сапоги, а с пистолетом всяк спокойнее. Да и ходить властно по улицам с пистолетом на ремне, яко крутой техасский ковбой — эти сладостные чувства трудно объяснить тому, кто никогда так с пистолетом не прогуливался и не чувствовал эту приятную тяжесть — это другое самочувствие и другое восприятие мира. Конечно, вопрос оружия касается только коммунистов, это их привилегия, и кому положено по службе, а для остальных это статья Уголовного кодекса, и это их жизненные проблемы.