Творческий вечер будет строиться вокруг обсуждения трех тем, восходящих к трем публикациям, вышедшим в России: «Довлатов — псевдодокументалист», «Достоевский — механизмы желаний» и «Герметический мир Иммануила Канта: Кант и Кафка». Также в программе состоится презентация серии из шести детских сказок для взрослых «Спарк, каменный мальчик», опубликованных в Америке на двух языках. В настоящий момент авторский коллектив, творческая группа Pekasus (Ольга Титова, художник, и Вадим Клоков, композитор) работают над созданием мюзикла, о чем будет небольшой рассказ в присутствии членов группы.

Ну, что за прелесть, право! Только не надо ловить блох в этом анонсе, составленном, несомненно, при участии центрового персонажа этого музыкально-литературного перформанса. Что с того, что Ася Пекуровская не могла быть непосредственным участником литературного процесса, не написав на тот момент ни одной литературной строчки, разве что генитальным образом, да простится мне такое предположение, но оно проистекает из самого названия этого авторского вечера и никак иначе истолковано быть не может. Либо такая и вовсе мелочовка, что у Аси родилась дочь Маша от брака с Довлатовым. О вероятном лжеотцовстве Довлатова я уже писал — со слов самого Довлатова и опираясь на факты, но уж совсем нонсенс сказать, что означенная дщерь — от его первого брака, тогда как этот брак распался за пять лет до ее рождения, и Кате, законной дочери Довлатова от второго брака с Леной Довлатовой, было к тому времени четыре года. Не стоит, право, делать из Довлатова Казанову.

А вот что стоит, так это обратить внимание на характеристику самовыдвиженки — легенда и первая красавица Ленинграда. Ну, относительно порядкового номера в тогдашнем конкурсе красоты: кто считал? Или на нынешний лад: какое жюри присудило ей звание «Мисс Ленинград»? А называть саму себя «суперпризом», который достался Довлатову, — это супер-пупер смело для дамы, которая скоро будет справлять свое 75-летие, с коим заранее ее поздравляю. Все, однако, становится на свои места, когда мы с фрейдистской лупой в руках всмотримся в оброненное Асей Пекуровской слово «легенда». Да, да, читатель, та самая оговорка или описка, сквозь которую, по Фрейду, проглядывает истина. Весь этот анонс, за исключением разве что названия шоу, если вкладывать в глагол «любить» не сокровенный смысл, а куда более элементарный (см. выше), следует определить как самосозданную и саморастиражированную легенду. То, что здесь у нас зовется self-myth.

Вот мы и подходим к концу нашего мини-исследования.

Осталась самая малость.

Мне кажется, в чем мы должны довериться Асе Пекуровской, так это в мужском списке победителей, а скорее, согласно вышеизложенной теории, в списке побежденных ею литераторов, ибо она была падка именно на литературных знаменитостей, будь то суперстар Аксенов или широко известные в узких кругах Бродский и Довлатов. Пусть только не брешет: Сережа к тому времени уже писал рассказы, а Ося конечно же написал лучшие стихи и достиг поэтических высот еще в России, а Нобелевскую премию получил не за амбиции и не за нахрап, но именно за поэзию. Жаль, право, что филолог Ася Пекуровская по сю пору отрицает самоочевидные литературные достижения.

Возвращаясь к сексуальной сфере ее деятельности, не думаю, чтобы она прихвастнула своими женскими победами — есть пусть не очевидцы, со свечой никто не стоял, но свидетели, хоть они и сходят постепенно со сцены — в могилу, оставляя после себя противоречивые воспоминания. В том же анонсе, через несколько строчек после названия шоу, донжуанитский список Аси Пекуровской немного меняется: имена те же самые, два первых фигуранта махнулись местами: Бродский, Довлатов, Аксенов. Опять не в алфавитном порядке, но все-таки и не по чину. Хоть первым идет наш нобелевец, но дальше бы в таком случае пошел Аксенов — ввиду несравнимо большей его популярности, чем у Довлатова, в годы, когда все трое романились с Асей, и при явной — до сих пор! — недооценке ею таланта своего первого мужа. Как филолог и писатель, она не поставила бы Довлатова раньше Аксенова, если бы располагала их по литературной значимости. Остается хронология. Точка.

А что касается двух противоречивых показаний ее любовников, то нам ничего не остается, как поверить Довлатову и не поверить Бродскому. Пусть его и «обвиняли во всем, окромя погоды». Но что за ним не водилось, это хвастать своими мужскими победами и подводить своих пассий, а их было немало. Он не принадлежал к тому типу мужиков, для которых честь — только слова: «Che dunque l'onore? Una parola!», отсылая к Фальстафу. Напротив, Бродский был человек чести — рыцарской чести, вел себя кошерно, этого у него не отнимешь. Да и зачем? Его мужская харизма была всем очевидна — как женщинам, так и мужчинам. Тем более что его бывшая краля вышла замуж за знакомого, пусть шапочного, и коллегу, пусть из другого литературного цеха, по мнению Бродского, рангом ниже: «…я был на пару лет старше, а в молодости разница в два года весьма значительна: сказывается инерция средней школы, комплекс старшеклассника; если вы пишете стихи, вы еще в большей мере старшеклассник по отношению к прозаику». Оставим на совести Бродского эту весьма спорную, хоть и императивную иерархию литературных жанров.

Сомнения отпадают: Бродский был первым. Нет, не в смысле, конечно, несверленой жемчужины и необъезженной кобылицы, а в хронологическом порядке очередности. В смысле предшественника, а не первопроходчика. А эвфемизм «крепость пала» следует понимать не только в смысле рыцарского поведения по отношению к бывшей сопостельнице и чтобы не причинить боль ее будущему мужу, а и в буквальном смысле: что его девушка не дождалась ИБ и стала герлой СД.

Вот что мучило и терзало Довлатова всю жизнь, а не только супружескую. Куда больше, чем измены первой жены. Ретроспективная ревность сильнее любой другой.

Довлатов подозревал, догадывался, знал. Не ревновать же в самом деле к какому-то ничтожному, пусть богатому и успешному, адвокату Фиме Койсману. Довлатов был до мозга костей писателем, и любой поединок имел значение для него прежде всего на литературном поле. В мандельштамовском смысле: «И меня только равный убьет». Аналогия с литературным — скорее, чем любовным, — m'enage `a trois трех «Б» напрашивается, но не так чтобы обязательна, да и не в контексте моего исследования. Оно же — расследование. Вот что является главной составляющей отношений Довлатова и Бродского, а вовсе не то, что гения освистали в той самой комнате в одно окно с камином и роялем в доме № 23 на улице Рубинштейна.