Обратную дорогу из Пензанса в Лондон Энтони провёл в одиночестве. Он заплатил за всё купе, чтоб никто не мешал ему думать, анализировать, удивляться, восторгаться. Воспоминания бабушки поразили его. Он вновь мысленно перелистывал их, как страницы книги. Подумал вдруг: «Духи, духи леди Виктории! Сколько я её помню – один и тот же запах. Пряно-горьковатый, как вереск…»

Он понимал, почему леди Виктория, объехавшая полсвета, никогда не ездила в Россию, не принимала участия во встречах ветеранов Арктических конвоев, которые по юбилейным датам проходили в городах Архангельске и Мурманске. Она, не зная о судьбе Антона Вербенцова, боялась ещё больше навредить ему. Ещё и оберегала душевный покой своего мужа, герцога Чарльза. Адмирал Энкоредж ведь знал историю её спасения, догадывался о её чувствах к русскому моряку.

Через годы, уже сын леди Виктории лорд Эшли, работая в разведке, узнал для неё: капитан в отставке Вербенцов жив, живёт в городе Севастополе, у него есть семья, дети… Тем более, решила она, не стоит тревожить Антона и его близких старыми воспоминаниями и чувствами.

– Он так и остался жить в Крыму, – сказала Энтони бабушка, когда упомянула о Севастополе. – Только теперь это не Россия. Называется Украина. Часть большой страны, которая стала отдельным государством. Не знаю, хорошо ли ему было там, он ведь русский.

– Моя девушка тоже русская, и тоже живёт в Украине. Я скоро поеду туда, за ней.

Глаза леди Виктории заблестели. Были ли это невольно набежавшие слёзы, вызванные воспоминаниями? Или внезапно возникшее, десятилетиями подавляемое желание если не видеть, то хотя бы знать о нём?.. Она встретила вопросительный, подталкивающий к решению взгляд внука, улыбнулась.

– Так ты поедешь на Украину? Господи, как хорошо, что можно поехать, увидеть свою любимую, быть вместе… Конечно, ты привезёшь свою Викторию сюда, ко мне. Да, да, дорогой, я понимаю, что ты хочешь спросить! Если тебе будет не трудно, съезди в город Севастополь. Антона в живых уже нет, я чувствую это. Да и чисто логически: до таких лет мало кто доживает, а в той стране уровень жизни невелик. Мужчины, даже у нас, уходят первыми… Но там, в Севастополе, есть его дети и, наверное, внуки. Может быть, кому-то из них, как и тебе сейчас, доведётся впервые услышать эту историю, будет интересно… Пусть узнают.

Энтони обещал бабушке это сделать. Даже если бы она не просила его, он сам бы нашёл родных Антона Вербенцова. Хотя главное, самое главное – найти Тори! Прямо сейчас, вернувшись в Лондон, он начнёт учить русский язык. В его организации это не проблема: и курсы, и специалисты есть отличные. К апрелю месяцу разговорной речью он уже будет владеть легко. И когда увидит Тори, скажет ей по-русски: «Маленькая птичка!» Пусть она удивится: ведь она его не знает…

Сегодня Виктория впервые рискнула «выехать в город». Так в учебном центре называлась поездка курсанта за пределы тренировочной площадки. Не одного, конечно, с инструктором. Этот человек сегодня был с ней необычно вежлив, предупредителен и даже пытался шутить. Вчерашний её выплеск эмоций на него подействовал, что ли – думала девушка. С первого же дня, когда она села в салон учебного «Опеля», где все педали дублировались, инструктор повёл себя с ней грубо. Но поначалу ей казалось это простой строгостью и требовательностью. Да и чувствовала она себя ученицей, его воспринимала как учителя, робела.

К этому времени она уже месяц занималась в учебном центре теорией – там было всё отлично. Вика всё быстро схватывала, запоминала, легко сдавала промежуточные экзамены. Особенно были интересны видеоролики и весёлый практикум «Как не попасться на уловки ГАИшников». Знаков, правил, законов, конечно, уйма, но постепенно всё раскладывалось по полочкам в её памяти. Когда подошло время практики, ей казалось, что и здесь будет всё легко. Да вот, не повезло с инструктором. С виду – нормальный мужик, лет сорока, худощавый, обычный. Но то ли она ему сразу не понравилась, то ли навеяла какие-то неприятные воспоминания… А, может, у него комплексы: не переносит красивых молодых женщин, или любит чувствовать себя начальником… Виктория сначала пыталась ему угодить, чувствовала себя неловкой и тупой, старалась его не раздражать даже внешне – одевалась на занятия попроще. Но потом рассердилась, стала отвечать жёстко. А вчера, в какой-то момент, он заорал на неё: «Тормоз, тормоз отпусти, дура!» Машина дёргалась на месте, а Вика уже давно убрала ногу с педали тормоза. И вдруг она увидела, что он сам сильно нажимает на тормоз – на дублирующей педали. В этот миг она вспомнила…

– Си-бемоль, дура, си-бемоль играй!

Так кричала на неё учительница музыки, когда она училась в третьем классе музыкальной школы. И хотя Вика нажимала именно этот самый «си-бемоль», та пребольно ударяла её по пальцам и сама показывала – то же самое, что девочка исполняла только что. Этот третий класс и теперь вспоминается Вике кошмаром. Первые два она проучилась у старенькой музыкантши – внимательной, терпеливой, спокойной. Но потом эта учительница стала сильно болеть, слегла. Вика как раз перешла в третий класс, и с нового учебного года директриса сказала маме:

– У вас очень способная девочка, мы определим её к нашему лучшему педагогу. Ирина Александровна великолепный музыкант, была в своё время гордостью консерватории, участвовала в международных конкурсах, побеждала…Так получилось, что вынуждена преподавать, пришла в этом году к нам в школу. Вике, можно сказать, повезло.

Да уж, повезло! Видимо, не всякий гениальный музыкант может быть хорошим учителем. А, возможно, тоже комплексы её давили: как же, вместо известности и концертных туров по свету – простая музыкальная школа! Вот и срывала злость на девочке. Всё было плохо: и нотные тетрадки потрёпанные, и голос тихий, и ногти некрасиво подрезаны, и одета, как «нищенка»… Да, тогда у семьи были трудные времена, как, впрочем, у многих людей. Одета девочка была скромно, но прилично. Колготки, верно, заштопаны, но аккуратно, незаметно, свитерок не новый, но очень симпатичный. Конечно, некоторых ребят привозили на машинах, кто-то ходил с плеером, в наушниках, на ком-то были фирмовые джинсики… В середине девяностых лет ещё почти не было частных элитных школ, все дети учились в обычных государственных, и потому деление на «бедных» и «богатых» в первую очередь сказывалось на них.