Однажды на районном смотре художественной самодеятельности Громов слышал, как начальник участка шахты №5 Петр Зимин красивым баритоном пел «Песню о Родине», а зал дружно подхватывал припев любимой песни. Громов не раз встречал Зимина на рабочих собраниях и митингах – он был прекрасным оратором, страстным поборником всего нового, передового. И вот Зимин попался на глаза Громову в отдаленном переулке. Через час полицаи бросили его окровавленного, иссеченного плетьми в камеру…

Громов из кожи лез, лишь бы угодить своим хозяевам. Все новые и новые жертвы попадали в лапы полиции. Не дремала и немецкая жандармерия. По особой схеме, составленной обер-лейтенантом Бокком, жандармы каждую ночь прочесывали кварталы города, разыскивая подпольщиков.

Утро 28 сентября 1942 года выдалось хмурое, холодное. Моросил дождь, пронизывающий до костей ветер гонял по улицам опавшие листья. Густые свинцовые тучи нависли над городом, заслонив почти все небо. Бледным расплывчатым пятном пробивалось сквозь них застывшее солнце.

В это утро Зонс пришел с докладом к Гендеману. Коротко сообщив о деятельности районной жандармерии за последнюю неделю, он положил перед комендантом список арестованных коммунистов.

– Жду дальнейших указаний, – лаконично закончил он доклад.

Майор Гендеман считал себя знатоком России. Когда-то в университете по старым немецким учебникам он изучал историю русского государства, знакомился с русской литературой, неплохо владел языком. И хотя познания его были крайне скудными, майор при случае любил блеснуть ими перед своими подчиненными. Его любимой фразой было: «О, уж я-то русских знаю!»

Мурлыча что-то себе под нос, комендант не спеша достал из кармана роговой футляр, вынул очки, дохнул на стекла, тщательно протер их носовым платком. Строго размеренным движением руки подвинул к себе список, но вдруг, что-то вспомнив, снова полез в карман, достал янтарный мундштук, долго чистил его проволочкой. Зонс почтительно раскрыл перед комендантом портсигар, поднес зажигалку.

Наконец майор принялся изучать список.

– Так, хорошо… Отлично, – сказал он, укладывая очки в футляр. – Вы славно поработали, Зонс. Надеюсь, теперь в нашем городе будет восстановлен настоящий порядок.

Он еще раз, уже без очков, пробежал глазами список и вдруг нахмурился,

– Хм, тридцать три человека… – пробормотал он. – Тридцать три – нехорошее число… Знаете, Зонс, у русских есть такая сказка… – И он прочитал на память по-русски:

Майор, прищурившись, посмотрел на Зонса:

– Как, Зонс, похожи эти тридцать три коммуниста на богатырей, а?

Зонс промолчал.

Комендант снова придвинул к себе список и, нацелившись, решительно черкнул в нем карандашом.

– Я суеверен… Отпустите эту Дымченко Марию, медицинского инспектора, пусть идет домой и благодарит бога и великую Германию за спасение.

Отпустив Зонса, майор несколько раз прошелся по кабинету, насвистывая, затем подошел к телефону.

– Соедините меня с полковником Ренатусом… Алло, господин полковник? Докладывает майор Гендеман. Согласно вашему указанию в городе проведена операция по изоляции опасных элементов. Нами арестованы тридцать два коммуниста. Все они сейчас находятся в камерах городской полиции и усиленно охраняются. Каковы дальнейшие распоряжения?.. Что? Одну минутку, господин полковник…

Пошарив рукой по столу, Гендеман придвинул список, быстро перечислил фамилии задержанных, – кратко охарактеризовав каждого. Затем, выслушав распоряжение полковника, положил трубку и нажал кнопку.

– Зонса и Соликовского ко мне! – коротко бросил он вошедшему адъютанту.

…В эту ночь в камерах никто не спал. Все напряженно прислушивались к тому, что происходило за тонкой деревянной перегородкой, отделявшей камеры от служебных помещений полиции. В коридоре гулко раздавались топанье ног, позвякивание оружия, отрывистые короткие команды. Гитлеровцы к чему-то готовились… Но вот все стихло. Со скрипом распахнулась дверь. Пьяный, едва держащийся на ногах Соликовский вполголоса приказал:

– Выходи по одному. Без шума…

Их вывели в тесный, заваленный мусором, огороженный высоким забором двор, построили по четыре человека в ряд. Жандармы быстро и ловко связали всем руки. Высокий, в длинном, прорезиненном плаще немецкий офицер пересчитал арестованных, и колонна, окруженная плотной цепью жандармов и полицейских, медленно двинулась по ночному городу.

В первом ряду шел Андрей Валько, полуголый, в изодранной и почерневшей от запекшейся крови рубахе. Глубоко задумавшись, он шагал босыми ногами по осенним лужам, не чувствуя ни холода, ни пронизывающего ветра. Рядом с ним – председатель Краснодонского райпотребсоюза Петров, грузный, плотный мужчина. Он жадно подставлял свое страшно изувеченное лицо под косые струи дождя. Парторг двенадцатой шахты Семен Бесчастный волочил вывихнутую правую ногу. Каждый шаг причинял ему нестерпимую боль. Молоденький следователь райпрокуратуры Миронов шел, тесно прижавшись к плечу своего соседа – старого, седоусого шахтера Михайлюка…

Колонна шла к городскому парку, в глубине которого зияла огромная яма, наполовину осыпавшаяся, залитая водой. Местная команда МПВО рыла ее под бомбоубежище, но завершить работу не успела.

Здесь, у этой ямы, арестованных коммунистов поджидал майор Гендеман со взводом жандармов. Взобравшись на кучу бревен, лежавших поодаль, он напряженно всматривался в темноту широкой аллеи, время от времени посвечивая карманным фонарем. Жандармы, укрывшись от дождя под редкими деревьями, зябко поеживались от сырости и холода, разминали затекшие ноги, тихо переговаривались между собой.