Шрифт:
Но вот вдали послышался неясный шум. Зачавкала под десятками ног грязь, донеслись отрывистые фразы конвоиров. Офицер в плаще подошел к Гендеману, вполголоса сказал ему что-то.
– Все тридцать два? – спросил Гендеман.
Офицер утвердительно кивнул.
Молча орудуя прикладами, полицаи загнали коммунистов в яму, отошли в сторону.
Дождь внезапно прекратился. В крохотном просвете туч показался щербатый, омытый дождем месяц и, словно испугавшись того, что увидел, поспешно нырнул снова в темноту. Налетевший ветер запутался в верхушках деревьев, и они часто закивали голыми ветвями, будто прощаясь с обреченными на смерть людьми.
На миг наступила полная тишина. В этом напряженном гнетущем безмолвии громко и отчетливо прозвучал голос Андрея Валько:
– Знайте, проклятые: за каждую каплю нашей крови вы дорого заплатите! Наши все равно придут! Они отомстят за нас!
Гендеман приказал солдатам взять винтовки на изготовку. Коротко звякнули затворы. И вдруг Петр Зимин запел. Его молодой, звонкий голос звучал все громче и громче:
Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов!Андрей Валько, выпрямившись, подхватил своим густым басом:
Кипит наш разум возмущенный И в смертный бой вести готов. И вот уже все подхватили песню. Широкая, могучая, она прорвалась сквозь строй оцепеневших жандармов и понеслась далеко-далеко, над притихшим шахтерским городком, над набухшими осенней влагой полями, над темнеющими перелесками, над всем миром: Это есть наш последний И решительный бой, С Интернационалом Воспрянет род людской!Гендеман выхватил из кобуры пистолет, неистово прокричал:
– Огонь!!!
Раздался залп. Медленно, будто кланяясь в пояс родной земле, согнулся Валько, вытянувшись неестественно прямо, рухнул навзничь Зимин, охнув, опустился на землю Петров… А песня все звучала – такая же величавая и грозная…
Гендеман что-то сказал по-немецки, и жандармы, спрыгнув в яму, принялись колоть людей штыками, бить прикладами. Снова раздалась команда, и все ухватились за лопаты. Поспешно, сталкиваясь друг с другом в темноте, гитлеровцы засыпали яму. А из нее все еще доносились приглушенные стоны и тихо-тихо поднималась неумирающая песня. Казалось, сама земля шлет фашистам свое проклятье и грозно предрекает страшное возмездие за только что совершенное деяние:
Воспрянет род людской!..Ни один мускул не дрогнул в лице следователя, когда он слушал признания палача, описывавшего страшную картину зверской расправы. И только в потемневших глазах его горел огонь… Он встал, несколько раз прошелся по кабинету, затем снова остановился возле Подтынного.
– Рассказывайте дальше…
– В начале октября, вскоре после расстрела советских граждан в парке, в городскую полицию съехались полицейские со всех участков, – продолжал Подтынный. – Нас выстроили и повели к зданию больницы, где размещалась жандармерия. Военный комендант Гендеман через переводчика объявил, что на полицию возлагаются новые задачи по поддержанию порядка в городе. Гендеман заявил, что мы должны помочь немецкому командованию отобрать у населения излишки продуктов питания, теплую одежду для немецких солдат, обеспечить рабочей силой германскую промышленность. После этого работы у нас прибавилось…
РАБОТЫ ПРИБАВИЛОСЬ
Город жил трудной, полной невзгод и лишений жизнью. Бездействовала водокачка. По утрам у колодцев, вырытых кое-где на окраинах, выстраивались длинные очереди молчаливых, укутанных в платки женщин. Не было электроэнергии – когда наступали сумерки, в окнах тускло светились чадящие керосиновые каганцы, они отбрасывали на улицу красноватый, тревожно мигающий свет. Два раза в неделю в ларьках выдавались хлебные пайки – двести граммов на человека землисто-черного, смешанного с соломой суррогата.
Весть о расстреле коммунистов в городском парке с быстротой молнии разнеслась по городу, и еще пустыннее стали улицы, еще тише стало в городе, еще суровее стали лица краснодонцев…
А в сером бараке после той памятной ночи словно прорвалось что-то, каждый вечер из распахнутых настежь окон неслись пьяные выкрики, бесшабашные разгульные песни. Соликовский и Захаров не вылезали из ресторана. Полицаи сновали по городу в поисках самогона, пугая жителей внезапными ночными налетами, держали себя развязно и нагло.
Однажды Зонс позвонил Соликовскому: Гендеман приказал созвать всех полицейских в жандармерию.
Соликовский разослал нарочных во все полицейские участки с приказом явиться к восьми утра в городскую полицию.
– Да передайте им, чтобы все было в надлежащей форме, – сурово наказал он. – А то я их, подлецов, знаю – напьются с утра пораньше, хоть святых выноси…
Из Шевыревки, Батыря, Первомайки съезжались на подводах полицейские. Собирались небольшими кучками, доставали из карманов «конфискованные» портсигары, кисеты, смрадно дымили, ожидая дальнейших распоряжений…