Грозно сдвинув брови, отчего его узкое лисье лицо приняло смешное выражение, Захаров буркнул:

– Ну?!

Вошедший поспешно сдернул с головы потрепанный картуз и шагнул к столу.

– До вашей милости, господин начальник… Не откажите в любезности… Как говорится, ошибочка маленькая вышла. Гонялись за щукой, а поймали, можно сказать, пескаря, хи-хи…

Он осторожно хихикнул в кулак, но, увидев, что Захаров нетерпеливо забарабанил пальцами по столу, заговорил быстрее:

– Ошибочка, говорю, вышла. Человек я смирный, к немецким властям отношусь со всем уважением. А тут – ошибочка… Ладно бы только побили, а то добро ведь забрали. Костюм совсем новый, на Первое мая покупал, и валенок две пары. Как же мне всю зиму без валенок? И костюм совсем новый…

– Кто взял? – оборвал его Захаров.

– Да господа полицаи же. Шли большевиков искать, а ко мне попали. Прикажите вернуть вещи, господин начальник. Ошибочка тут…

Захаров откинулся на спинку кресла, прищурившись, посмотрел в лицо вошедшему:

– Коммунист?

Тот испуганно отшатнулся, истово перекрестился.

– Да что вы, господин начальник? Какой я коммунист? Есть другой Громов, на Первомайке живет, тот действительно коммунист. А я, по правде, и не Громов вовсе, а настоящая моя фамилия Нуждин, только в двадцать первом году я ее поменял на Громова. Меня и господин барон Швейде знает. Он меня даже начальником шахты назначил. Пятой шахты… Прикажите вернуть вещи, господин начальник! Жена у меня больная, и сына одевать-обувать надо. Он Федора Почепцова племянник, может, слышали?

– Почепцова? – переспросил Захаров. – Как же, знаю. Так ты что, родственник ему?

– Ну да, ну да, родственник, – обрадованно закивал головой Громов. – Он меня и надоумил к вам пойти. Иди, говорит, там люди свои…

Захаров внимательно слушал Громова. Только вчера его вызывал к себе Зонс и распекал за то, что полиция не поймала ни одного коммуниста. Зонс грозился немедленно выгнать его и взять другого, более поворотливого сыщика. Но теперь… Теперь Захаров покажет, на что он способен! Этот сгорбившийся человек с маленькой птичьей головкой и впалой грудью, терпеливо ожидающий его ответа, поможет ему. Своим нюхом Захаров сразу почуял: перед ним человек, готовый ради денег продать всех и все. И он без обиняков сказал:

– Слушай, Громов, или Нуждин, как там тебя… Тебе вернут твой костюм. И валенки тоже. И еще хорошо приплатят. Полиции нужны преданные люди. Ты, говоришь, давно живешь в Краснодоне? Видел тех, кто перед отступлением взорвал двенадцатую шахту? Знаешь их?

Громов оживился, порозовел, маленькие глазки его загорелись лихорадочным блеском.

– А как же! Я в Краснодоне без малого двадцать лет живу. Всех тут знаю.

– Вот и хорошо. Садись и пиши фамилии всех, кого видел возле копра.

Кряхтя и часто сморкаясь, Громов долго выводил на листке бумаги какие-то каракули. Захаров терпеливо ждал, пока он кончит, потом взял список, пробежал его глазами.

– Так… А почему не подписался?

Громов замялся, хотел что-то сказать, но промолчал, лишь тяжело вздохнул.

– Боишься? – догадался Захаров. – Тогда вот что… Выбери себе кличку. Этой кличкой будешь подписывать все секретные донесения и сдавать их лично мне. Тогда никто ничего не узнает. А бумажки эти нужны, чтоб по ним расчет с тобой вести, понял? За каждую бумажку – особая плата.

Громов весь взмок, напряженно соображая что-то, потом взял карандаш и старательно вывел под списком: «Ванюша».

– Только никому ни слова, – умоляюще посмотрел он на Захарова. – Чтоб ни одна душа…

– Ладно, Ванюша, – усмехнулся Захаров, пряча в карман бумажку. – Но ты должен сообщать в полицию о всех коммунистах, которых встретишь в городе. Старайся втереться к ним в доверие, узнай, где они прячутся, что делают, и передавай нам адреса. Будешь нашим тайным агентом, понял? Коммунисты тебя не боятся, ты человек тихий, неприметный… О деньгах не беспокойся – богачом скоро станешь! Понял?

Громов утвердительно кивнул.

Тонкие, бескровные губы Подтынного сомкнулись, отчего редкая рыжая щетина на подбородке встала торчком. На мгновение он закрыл глаза, как бы припоминая что-то, но тут же снова открыл их. В расширившихся зрачках мелькнул страх, будто вспомнилось что-то ужасное, дикое…

– Какую же помощь оказал гитлеровцам агент по кличке «Ванюша»? – спросил следователь.

Подтынный низко нагнул голову, глубоко, с присвистом вздохнул.

– Он выдал жандармерии многих известных ему коммунистов и советских активистов, укрывавшихся в городе: Бесчастного, Валько, Михайлюка, Петрова… Их арестовали… А потом… потом ночью загнали в бомбоубежище в городском парке и расстреляли. Когда мы засыпали яму опавшими листьями, некоторые были еще живы… Они пели «Интернационал»…

Шел по улице чернобровый, черноглазый, веселый человек. Нес на плече лист кровельного железа, свернутый в трубку, на ходу поигрывал небольшим металлическим молоточком и насвистывал какую-то бодрую песенку. По всему видно – хорошее у человека настроение.