Один из полицаев, рослый, длиннорукий, в белом заячьем треухе, свернул с аллеи чуть в сторону, вполголоса кинул:

– Идите… Я сейчас догоню…

Патруль пошел дальше, напряженно всматриваясь в темноту, прислушиваясь к каждому звуку. Тихо-тихо вокруг… И вдруг сзади раздался страшный, звериный крик:

– А-а-а-а…

И сразу оборвался. Донесся частый топот быстро убегающих ног, и снова все смолкло…

Побелев от страха, полицаи робко повернули назад. Прижавшись друг к другу, они прошли несколько метров и разом остановились как вкопанные: поперек аллеи, уткнувшись головой в кучу опавших листьев и неловко раскинув ноги, лежал полицай. Вокруг него медленно росла, ширилась темная лужа крови. Рядом валялся заячий треух…

Тупалов нагнулся, посветил электрическим фонариком. На спине убитого лежала записка:

Не чувствуя под собою ног, полицаи бросились бежать к серому бараку…

На следующий день в полиции только и разговоров было, что о ночном происшествии. Бледные, еще не совсем пришедшие в себя после пережитых страхов, патрульные в который уже раз рассказывали о таинственном убийстве, добавляя к своему рассказу все новые и новые подробности. Вокруг них собралась целая толпа. Слушали и все больше мрачнели. Давно пора было отправляться в утренний обход, но никто не решался выйти в город. Наконец Соликовский плетью разогнал патрульных, а сам, взяв в провожатые двух здоровенных полицаев, отправился к Зонсу.

Начальник жандармерии долго вертел в руках записку. Убийство полицейского его потрясло.

– Ясно одно: в городе действует какая-то подпольная группа, а может, даже целая организация, – наконец хмуро произнес он. – В этой записке указано и название организации – «Молодая гвардия». Надо принять самые экстренные меры! Сегодня же переговорю с майором Гендеманом. Мы расширим штат полиции, подберем в помощь опытных людей. Мы выведем на чистую воду этих подпольщиков!

Зонс сердито посмотрел на удрученного Соликовского.

– Нужно действовать решительнее! Разошлите по всему городу своих полицейских. Пусть следят за каждым жителем!

…В сером бараке снова потянулись унылые, полные затаенного страха и тоскливого ожидания дни. Неохотно, будто на казнь, выходили в город полицейские патрули. Патрулировали группами по четыре-пять человек: появляться в городе в одиночку полицаи боялись. Они подозрительно приглядывались к каждому встречному, по ночам устраивали внезапные облавы, обыски.

Зонс тщательно подбирал в полицию новых работников – бывших кулаков, деникинцев, белоказаков. Одним из первых пришел Иван Черенков – худощавый, с черными усиками и большими залысинами над высоким морщинистым лбом. До оккупации он работал бухгалтером шахты №4. Никто не знал, чем он пришелся по душе Зонсу, – было известно лишь, что начальник жандармерии лично назначил его следователем по особо важным делам и оказывает ему большое доверие. Черенков держался обособленно, почти ни с кем не разговаривал. В полиции его побаивались, и даже Соликовский в его присутствии чувствовал себя не очень уверенно.

Как-то утром в полиции появился еще один человек – невысокий, аккуратный, с застывшей на лице благочестивой улыбкой. Одет он был в старомодное касторовое пальто с бархатным воротником и старательно отутюженные узкие брючки. Еще на пороге он снял фетровую шляпу, тщательно пригладил редкие волосы, едва прикрывавшие макушку, потрогал пальцами щегольской яркий галстук. Столкнувшись в узком коридоре с Лукьяновым, вежливо извинился, уступил ему дорогу, затем все с той же улыбочкой вошел в кабинет Соликовского.

– Ишь ты… вежливый! – удивленно пробормотал Лукьянов, оглянувшись на пришедшего.

– Кто, Кулешов-то? – охотно отозвался дежуривший у входа полицай. – Да, он человек образованный. Юридический институт кончал!

– Знакомый? – остановился около него Лукьянов.

– А то нет! Мы с Михайлой Емельянычем, почитай, с детства вместях ходим. В гражданскую в одном полку у Деникина служили. Он офицером, а я, значит, в рядовых. Вот тут, в этих местах, и воевали. Было дело…

Тем временем в кабинете Соликовского шел деловой разговор. Вежливо улыбаясь, как бы извиняясь за то, что вынужден отнимать у начальника драгоценное время, Кулешов торопливо рассказывал:

– По образованию я юрист, так сказать, адвокат. Одно время работал здесь в городе в юридической конторе. Но по призванию я журналист. Что касается полицейской службы, то я к ней никакого отношения не имею. Но, как человек, стоящий на разных идейных платформах с большевиками, как сторонник, так сказать, свободного взлета творческой мысли, я готов…

– Мне твои взлеты нужны, как дырка в голове, – сердито оборвал его Соликовский; ему этот благообразный, щупленький адвокат явно не нравился. – Нам нужно выловить подлецов, которые мутят народ, нападают на наших людей, распространяют коммунистические листовки. Вот чем тебе придется заняться! А писаниной заниматься дураков много!

– Да, да, я понимаю, – засуетился Кулешов. – Мне господин Зонс объяснил задачу. Между прочим, имею на этот счет некоторые соображения…

И, наклонившись к самому уху Соликовского, он быстро зашептал:

– Есть здесь в городе одна особа, которой следует заинтересоваться. Из достоверных источников мне известно, что незадолго до вступления армии Гитлера в Краснодон ее вызывали в горотдел НКВД, потом она была отправлена в Ворошиловград. Там работали тайные курсы по подготовке красных разведчиков – один знакомый за преферансом как-то проговорился… И вот недавно эта особа встретилась мне здесь, в Краснодоне. Живет в поселке шахты один-бис. Вызвать ее, допросить – может, от нее ниточка потянется?