Шрифт:
Вдруг зловещий, быстро нарастающий свист прорезал тишину: «Фью-у-угах!» Оглушительный взрыв потряс землю. Второй, третий…
И тотчас все вокруг пришло в движение. Телефонист с прикрепленной к пилотке трубкой тревожно прокричал:
– Батарея, к бо-о-ю!
Из укрытий выбежали солдаты, на бегу поправляя каски, затягивая пояса. Вздрогнули, грозно поползли вверх, роняя свой зеленый убор, длинные стволы.
Пожилой сержант вскочил на бруствер и замер, пристально вглядываясь в даль, потом, пригнувшись, подбежал к лежавшему на земле лейтенанту:
– Товарищ лейтенант, танки!
И замолчал, увидев на лбу лейтенанта узенькую струйку крови. Опустился на колени, быстро расстегнул гимнастерку, припал ухом к груди. Затем поспешно достал из сумки санитарный пакет, ловко перевязал рану и поднес ко рту раненого свою флягу.
Лейтенант открыл глаза, осторожно приподнял голову, посмотрел вокруг.
– Очнулись! – обрадованно воскликнул сержант. И, положив на колени лейтенанта флягу, бросился к орудию.
Вокруг уже кипел бой. Заглушая слова команды, рявкали пушки, со звоном сыпались на землю дымящиеся пустые гильзы, в воздухе со свистом проносились осколки. Батарея вела огонь по прорвавшимся сквозь линию обороны фашистским танкам.
В этом аду никто не заметил, как лейтенант встал и, крадучись, спустился в глубокий овраг позади огневых позиций батареи. Воровато оглядевшись по сторонам, он бросился бежать со всех ног, снимая на ходу офицерскую портупею. Падая и снова поднимаясь, он бежал до тех пор, пока не столкнулся со здоровенным немцем.
Немец держал автомат наперевес. Ткнув автоматом прямо в живот лейтенанта, он спокойно сказал:
– Хальт!
– Не стреляйте… – трясущимися губами пролепетал лейтенант. – Не стреляйте!.. Я к вам… Я сдаюсь… – и поднял руки.
Лагерь для советских военнопленных под Уманью размещался в длинном кирпичном сарае. Вдоль всего сарая тянулись сколоченные из досок ясли, по углам высились вороха слежавшегося, перепрелого навоза – до войны здесь был коровник.
У стен, на кучах навоза, в широком проходе – всюду лежали раненые. Одни стонали, другие скрипели зубами, третьи только тяжело, надрывно дышали. В воздухе стоял смрадный запах гниющих ран, крови, испарений давно не мытых человеческих тел.
Прижавшись спиной к стене, лейтенант вытянул ноги, со страхом огляделся вокруг.
Молоденькая сероглазая девушка в изодранной солдатской гимнастерке и перепачканной кровью юбке неторопливо пробиралась между лежащими вповалку ранеными. Время от времени она присаживалась возле одного из них, быстро меняла повязку.
Увидев на голове лейтенанта окровавленный бинт, девушка подсела к нему, участливо спросила:
– Что, земляк, тяжело? Ну-ка, что там у тебя… Она повернула голову лейтенанта ближе к свету.
– О, пустячок! Через неделю заживет!
Делая перевязку, девушка расспрашивала лейтенанта, кто он, откуда, как попал в плен. Тот отвечал неохотно: зовут Василием, фамилия – Подтынный, родом из Донбасса, из села Пятигоровки…
– О, та ты и вправду земляк! – обрадовалась девушка. – Пятигоровка – то ж совсем рядом с нашим Краснодоном. Может, знаешь Иванихиных? Я их старшая дочка, Тоня…
Нет, Иванихиных лейтенант не знает. Родители его и сейчас живут недалеко от Краснодона, в Провал-балке, а сам он как кончил восьмой класс – подался на шахты, потом поступил в артиллерийское училище. Военное звание получил как раз перед самой войной…
Девушка о многом расспрашивала лейтенанта и сама рассказывала о Донбассе, родном Краснодоне, вспоминала, как вместе с подругами любила ходить купаться на Донец – до него от Краснодона рукой подать… Заметив, что лейтенант не слушает ее и, прижавшись затылком к холодной стене, думает о чем-то своем, девушка понимающе тронула его за рукав гимнастерки.
– Та ты не горюй, лейтенант… – и, оглянувшись по сторонам, заговорила вполголоса: – Охрана тут совсем пустяковая, бежать можно запросто. Я уже присмотрелась – два пьяных фрица у двери- ото и весь конвой. Вот поправишься…
Подтынный молчал.
Тоня была права. Лагерь советских военнопленных в Умани почти не охранялся. Немцы, по-видимому, не думали, что тяжело раненные, истекавшие кровью советские бойцы будут помышлять о побеге. Взвод полевой жандармерии, которому поручили охрану лагеря, беспробудно пьянствовал днем и ночью.
Иногда перепившиеся жандармы врывались в сарай, хватали нескольких пленных, выводили их во двор и, соревнуясь в меткости, открывали стрельбу по живым мишеням.
Однажды темной ночью группа пленных – те, кто был посильнее, – разобрала стену сарая. Бежали все, кто мог держаться на ногах. Вместе со всеми бежал и Подтынный.
Куда, зачем? Он и сам еще не знал. Перебраться через линию фронта, к своим? При одном воспоминании о бое, о страшных взрывах, от которых сотрясалась земля, у него начинали дрожать колени и во рту появлялся неприятный медный привкус. Снова сдаться в плен в надежде попасть в другой лагерь?