Шрифт:
Это был удар, который окончательно сразил Геннадия. Они уже арестованы! Сейчас придут и за ним!
Дрожа, обливаясь слезами, Геннадий тут же во всем признался отчиму. Он рассказал, что состоит в организации, которая распространяла листовки, вывешивала красные флаги, подожгла биржу труда… Прижавшись лицом к пиджаку своего отчима, он плакал навзрыд:
– Что же мне теперь делать? Что делать, что делать?..
Громов рассеянно гладил его по голове, а сам мучительно думал: «Сейчас же, немедленно написать донос! Пусть Захаров убедится, что агент по кличке «Ванюша» не зря ест хлеб… Нет, пожалуй, лучше Геннадию самому все рассказать в полиции. Да, пусть сам… Ему заплатят больше…»
Вкрадчивым, елейным голоском он прошипел:
– Ты еще можешь спастись… Иди сейчас же в полицию. Пока не поздно, сам сообщи кому следует все, что тебе известно. Немцы простят все и еще щедро заплатят. Проси корову, а может, и дом подарят. Иди, дурачок, скорее.
Но Геннадий словно одеревенел от страха, ноги не слушались. Он упал на кровать, зарылся головой в подушку и снова зарыдал.
Позже отчим продиктовал ему текст того самого заявления, которое вскоре попало к Соликовскому.
Громов надоумил Геннадия адресовать заявление не прямо в полицию, а своему соседу – человеку, близкому к фашистской жандармерии. «Если жандармы начнут допытываться, почему раньше не сообщил обо всем, – учил он, – скажешь, что заявление написал давно, но боялся сдать в жандармерию и отнес Жукову, а тот, видимо, задержал его у себя. Да число не забудь прошлогоднее указать…»
Так было совершено предательство.
Пока трус, съежившись в комок, лежал укрытый телогрейкой человека, которого он предал, в городе уже шли повальные аресты.
Глухой морозной ночью по улицам Первомайки двигался усиленный отряд гитлеровцев. Впереди, упрятав лицо в поднятый воротник шинели, шел Подтынный, позади отряда пара коней тянула пустые сани.
Одна фамилия из списка, переданного Соликовским, Подтынному показалась знакомой – Иванихина Антонина… Где-то он уже слышал ее. Где? Подтынный долго рылся в своей памяти и, ничего не вспомнив, решил: «Начну с нее…»
Почепцов не знал точного адреса Тони Иванихиной и в доносе написал: «Живет по улице, идущей в сторону шахты № 1-бис, третий дом слева».
По этому адресу и привел Подтынный жандармов. Постучал кулаком в дверь.
– Кто там? – раздался за дверью сонный девичий голос.
– Свои! – негромко отозвался Подтынный.
– Подождите, сейчас оденусь…
Но Подтынный не стал ждать. Навалившись плечом, сорвал дверь с крючка, вошел в полутемную комнату.
Посреди комнаты стояла девушка в белой ночной сорочке и, испуганно прикрывая руками голые плечи, вопросительно смотрела на Подтынного широко раскрытыми серыми глазами. Увидев эти глаза, Подтынный вздрогнул. Будто вспышка молнии заставила его зажмуриться. Он вспомнил: лагерь военнопленных под Уманью, лежащие вповалку тела тяжелораненых бойцов и сероглазая девушка в рваной солдатской гимнастерке. «Может, знаешь Иванихиных? Я их старшая дочка, Тоня…»
Воспоминание нахлынуло так неожиданно, что Подтынный растерялся. Он стоял посреди комнаты, неловко расставив ноги, обхватив правой ладонью кожаную кобуру пистолета.
– Вот и встретились… – хрипло выговорил он. Тоня сразу узнала бывшего лейтенанта. В глазах ее сначала мелькнуло радостное недоумение, но за спиной Подтынного показались грязно-голубые жандармские шинели, и она все поняла. Звонко, будто пощечину, она бросила ему в лицо:
– Подлец!
Жандармы молча навалились на Тоню, заломили ей назад руки. Полуголую, босую, ее выволокли на снег, бросили в сани… Подтынный медленно прошел в голову колонны и буркнул:
– Сюда, налево…
Недалеко от Тони жили Бондаревы. В списке их было двое – Василий и Саша, брат и сестра. Дверь открыла миловидная, пухленькая девушка с задорно вздернутым носиком и живыми глазами.
– Это я, Шура Бондарева. А Василия нет дома- ушел с родными на хутор… Что? Зачем? Ах, хорошо, я сейчас…
Она подбежала к широкой скамейке, на которой спал мальчишка лет восьми-девяти, растормошила его, поцеловала и торопливо заговорила:
– Коленька, ты не плачь, я скоро приду… Беги пока к Поповым, переночуешь у них…
Она накинула ему на плечи старое пальтишко, подтолкнула к выходу.
– Наин, найн… – преградил им дорогу жандарм. Ухватив мальчишку за ухо, он вытащил его на улицу, бросил в сани. Затем повернулся к Шуре: – Битте…
Следующим в списке значился Анатолий Попов. В доме еще не спали. Мать Анатолия, Таисия Прокофьевна, ласковая, гостеприимная женщина, привыкшая к тому, что ее сына часто навещали друзья в позднее время, на стук сразу открыла дверь и, услышав из темноты: «Дома Анатолий?» – добродушно проговорила: