Посреди летного поля носился на кауром жеребце всадник в немецкой офицерской шинели и казачьей кубанке. Из-под кубанки выбивались огненно-рыжие вихры. Сурово покрикивая, всадник наезжал на людей, заставляя их шарахаться в сторону, стегал их плетью.

Лицо рыжего показалось Подтынному знакомым. Он подошел поближе, остановился всматриваясь. Всадник тотчас подскочил к нему, грозно насупившись, замахнулся плетью. Неожиданно лицо его расплылось в улыбке, он удивленно хлопнул по колену.

– О, Подтынный! Какими ветрами? Из Краснодона, что ли? – И, не дожидаясь ответа, хвастливо кивнул головой назад: – Здорово придумал, а? Понимаешь, приказано немедленно расчистить аэродром, а метелки – ни одной! Вот выгнал своих арестованных… Прикажу – языком все вылижут, сволочи! У меня в полиции порядок железный – пикнуть не дам!

«У меня в полиции»! Так это и есть тот самый господин Орлов, которому Подтынный должен передать арестованных! Ну, конечно, теперь он его узнал. Орлов, Иван Орлов, бывший деникинский есаул, отсидевший потом десять лет за воровство. Перед войной он работал забойщиком на десятой шахте, а когда пришли оккупанты, устроился в краснодонскую полицию. Там и познакомился с ним Подтынный. Правда, знакомство было мимолетным – Орлов скоро исчез из Краснодона. А теперь, оказывается, он уже выбился в начальники полиции!..

Подтынный обрадованно протянул руку Орлову, как старому знакомому.

– А я как раз к вам, – он небрежным жестом указал на подводу, – везу вот троих. Из «Молодой гвардии»…

– Обожди чуток, вместе поедем. Замерз я тут… – Приподнявшись в седле, Орлов повернулся назад, крикнул:

– Перепечаенко! Остаешься тут за меня. – И, выбравшись на дорогу, поехал мерным шагом позади подводы рядом с Подтынным.

– Так, говоришь, из «Молодой гвардии»? – переспросил он. – Слыхал про такую… Разведчица ихняя у меня сидит. Любка Шевцова… Ну и девка, я тебе скажу! Вот видишь, – перегнувшись в седле, он сунул под нос Подтынному свою плеть – гибкий металлический трос толщиною в палец, оплетенный кожей, – вот этой штукой два раза порол ее так, что кожа лопалась. До полусмерти… Думаешь, созналась? Визжит, кусается, а ни слова… Один раз послал ее на аэродром – в офицерских комнатах полы мыть. Так она воду из ведер на пол повыливала и окна открыла. Мороз прихватил – каток в комнатах, и только! Пришлось офицерам в город идти ночевать, пока оттаяло… Теперь она за жандармерией числится. Вернер, начальник жандармерии, сам ее допрашивает. Из Красного Луча какой-то гауптман приехал, помогает ему. Допытываются, где она радиостанцию спрятала. Чего только они ей не делают – молчит… Вчера вечером Вернер напился – он, знаешь, любит закладывать, – вызвал ее на допрос. Зашла она, а он и потянулся ее обнимать. Как она его по морде шлепнет! У немца и глаза на лоб полезли. «Ну, хорошо, – говорит, – ты еще будешь на коленях просить у меня прощения!» А она хохочет… Говорю тебе – черт, а не девка!

– У нас поговаривают, будто отходить немцы собираются, – осторожно вставил Подтынный.

– Что ты! – воскликнул Орлов. – Наоборот, готовится генеральное наступление. Уж я-то знаю…

Он говорил так убежденно, что Подтынный подумал: «Кто его знает, может, и правда Соликовский зря панику поднял. Орлов-то здесь поближе к немецким штабам, небось уже пронюхал бы…» От этих мыслей ему стало веселее, и он уже охотнее поддерживал разговор.

Подтынный сдал арестованных в полицию. Они так замерзли, что не могли двигаться, и полицаи на руках оттащили их в подвал.

Орлов пригласил Подтынного к себе на завтрак. Тот не отказался – надо было отогреться, да и голод давал о себе знать.

Завтракали в кабинете Орлова. Под полом слышались приглушенные стоны – в подвале находились арестованные. Орлов не обращал на это никакого внимания – видимо, привык, – наливал стопку за стопкой, веселился. Неожиданно снизу отчетливо донеслось: «А ну, подпевайте хором!» – и звонкий девичий голос отчаянно запел частушки:

Орлов сразу нахмурился, отодвинул тарелку, порывисто встал.

– Опять она, Любка. Ну до чего живуча! Вчера с допроса без памяти унесли… – И, выглянув за дверь, крикнул сердито:

– Молдованов! Спустись-ка вниз, прими меры!

Через минуту внизу послышалась злобная ругань, глухие удары.

Отогревшись, Подтынный собрался возвращаться в Краснодон. Захмелевший Орлов не отпускал его, уговаривал остаться на ночь. Они стояли на пороге в обнимку, похлопывая друг друга по плечам. Вдруг хлопнула калитка, и группа полицаев ввалилась во двор, тесным кольцом окружила едва державшегося на ногах невысокого юношу. Он был весь окровавленный, в одном белье.

Один из полицаев, ухватив юношу за руку, потянул его к Орлову, восторженно вопя:

– Видел, кого привели, Иван Андреевич? Кошевой!..

Оттолкнув Подтынного, Орлов прыгнул с порога через ступеньки, наклонился к юноше:

– Ты – Олег Кошевой?!

Тот утвердительно кивнул головой.

– В камеру его! – распорядился Орлов. – Перепечаенко, беги к Вернеру, доложи! А ты, – он повернулся к полицаю, – пойдем ко мне, расскажешь.

Он торопливо повел полицая к себе в кабинет. Заинтересовавшийся Подтынный пошел следом.

– В Боково-Антраците он укрывался. У деда Крупеника, – принялся рассказывать полицай. – А дед не будь дурак – прибежал ночью в полицейскую будку на разъезде и все рассказал. [5]

Кинулись мы вшестером, окружили дом. Еще отстреливался, гаденыш, Лавриенко руку прострелил. Помяли мы его здорово, когда накрыли… Привели в будку, обыскали. Револьвер вот у него нашли и это – в пиджаке за подкладку было зашито…

Он положил на стол небольшую самодельную печать и две маленькие картонные книжечки. Типографским шрифтом на них было написано: «Временное удостоверение члена ВЛКСМ». Книжечки были не заполнены.