Кобзарь: Стихотворения и поэмы
вернуться

Шевченко Тарас Григорьевич
Шрифт:
Двенадцать приборов на круглом столе, Двенадцать бокалов высоких стоят; И час уж проходит, Никто не приходит; Должно быть, друзьями Забыты они. Они не забыты, — в урочную пору, Обет исполняя, друзья собрались И «вечную память» пропели собором, Отправили тризну — и все разошлись. Двенадцать их было; все молоды были, Прекрасны и сильны; в прошедшем году Наилучшего друга они схоронили И другу поминки в тот день учредили, Пока на свиданье к нему не сойдут. «Счастливое братство! Единство любови Почтили вы свято на грешной земле; Сходитеся, други, как ныне сошлись, Сходитеся долго и песнею новой Воспойте свободу на рабской земле!» Благословен твой малый путь, Пришелец убогий, неизвестный! Ты силой господа чудесной Возмог в сердца людей вдохнуть Огонь любви, огонь небесный. Благословен! Ты божью волю Короткой жизнью освятил; В юдоли рабства радость воли Безмолвно ты провозгласил. Когда брат брата алчет крови — Ты сочетал любовь в чужих; Свободу людям — в братстве их Ты проявил великим словом: Ты миру мир благовестил; И, отходя, благословил Свободу мысли, дух любови! Душа избранная, зачем Ты мало так у нас гостила? Тебе здесь тесно, трудно было! Но ты любила здешний плен, Ты, непорочная, взирала, Скорбя, на суетных людей. Но ангела недоставало У вечного царя царей; И ты на небе в вечной славе У трона божия стоишь, На мир наш, темный и лукавый, С тоской невинною глядишь. Благоговею пред тобою, В безмолвном трепете дивлюсь; Молюсь тоскующей душою, Как перед ангелом молюсь! Сниди, пошли мне исцеленье! Внуши, навей на хладный ум Хоть мало светлых, чистых дум; Хоть на единое мгновенье Темницу сердца озари И мрак строптивых помышлений И разгони и усмири. Правдиво, тихими речами, Ты расскажи мне все свое Земное благо-житие И научи владеть сердцами Людей кичливых и своим, Уже растленным, уже злым… Скажи мне тайное ученье Любить гордящихся людей И речью кроткой и смиреньем Смягчать народных палачей, Да провещаю гимн пророчий, И долу правду низведу, И погасающие очи Без страха к небу возведу. И в этот час последней муки Пошли мне истинных друзей Сложить хладеющие руки И бескорыстия елей Пролить из дружеских очей. Благословлю мои страданья, Отрадно смерти улыбнусь И к вечной жизни с упованьем К тебе на небо вознесусь. Благословен твой малый путь, Пришелец неславленный, чудесный! В семье убогой, неизвестной Он вырастал; и жизни труд, Как сирота, он встретил рано; Упреки злые встретил он За хлеб насущный… В сердце рану Змея прогрызла… Детский сон Исчез, как голубь боязливый; Тоска, как вор, нетерпеливо В разбитом сердце притаясь, Губами жадными впилась И кровь невинную сосала… Душа рвалась, душа рыдала, Просила воли… ум горел, В крови гордыня клокотала… Он трепетал… он цепенел… Рука, сжимаяся, дрожала… О, если бы мог он шар земной Схватить озлобленной рукой Со всеми гадами земными; Схватить, измять и бросить в ад!.. Он был бы счастлив, был бы рад. Он хохотал, как демон лютый, И длилась страшная минута, И мир пылал со всех сторон; Рыдал, немел он в исступленье, Душа терзалась страшным сном; Душа мертвела, — а кругом Земля, господнее творенье, В зеленой ризе и цветах, Весну встречая, ликовала. Душа отрадно пробуждалась, И пробудилась… Он в слезах Упал и землю лобызает, Как перси матери родной!.. Он снова чистый ангел рая, И на земле он всем чужой. Взглянул на небо: «О, как ясно, Как упоительно-прекрасно! О, как там вольно будет мне!..» И очи в чудном полусне На свод небесный устремляет И в беспредельной глубине Душой невинной утопает. По высоте святой, широкой Платочком белым, одинока, Прозрачна тучка вдаль плывет. «Ах, тучка, тучка, кто несет Тебя так плавно, так высоко? Ты что такое? И зачем Так пышно, мило нарядилась? Куда ты послана и кем?…» И тучка тихо растопилась На небе светлом. Взор унылый Он опустил на темный лес… «А где край света, край небес, Концы земли?…» И вздох глубокий, Не детский вздох, он испустил; Как будто в сердце одиноком Надежду он похоронил. В ком веры нет — надежды нет! Надежда — бог, а вера — свет. «Не погасай, мое светило! Туман душевный разгоняй, Живи меня твоею силой И путь тернистый, путь унылый Небесным светом озаряй. Пошли на ум твою святыню, Святым наитием напой, Да провещаю благостыню, Что заповедана тобой!..» Надежды он не схоронил, Воспрянул дух, как голубь горний, И мрак сердечный, мрак юдольный Небесным светом озарил; Пошел искать он в жизни доли, Уже прошел родное поле. Уже скрывалося село… Чего-то жаль внезапно стало, Слеза ресницы пробивала, Сжималось сердце и рвалось. Чего-то жаль нам в прошлом нашем, И что-то есть в земле родной… Но он бедняк, он всем не свой И тут и там. Планета наша, Прекрасный мир наш, рай земной, Во всех концах ему — чужой. Припал он молча к персти милой И, как родную, лобызал, Рыдая, тихо и уныло На путь молитву прочитал… И твердой, вольною стопою Пошел… и скрылся за горою. За рубежом родной земли, Скитаясь нищим, сиротою, Какие слезы не лились! Какой ужасною ценою Уму познания купил И девство сердца сохранил. Без малодушной укоризны Пройти мытарства трудной жизни, Измерить пропасти страстей, Понять на деле жизнь людей, Прочесть все черные страницы, Все беззаконные дела… И сохранить полет орла И сердце чистой голубицы! Се человек!.. Без крова жить (Сирот и солнышко не греет), Людей изведать — и любить! Незлобным сердцем сожалея О недостойных их делах И не кощунствуя впотьмах, Как царь ума. Убогим, нищим, Из-за куска насущной пищи Глупцу могучему годить, И мыслить, чувствовать и жить!.. Вот драма страшная, святая!.. И он прошел ее, рыдая, Ее он строго разыграл Без слова; он не толковал Своих вседневных приключений, Как назидательный роман; Не раскрывал сердечных ран, И тьму различных сновидений И байронический туман Он не пускал; толпой ничтожной Своих друзей не поносил; Чинов и власти не казнил, Как N., глашатай осторожный, И тот, кто мыслит без конца О мыслях Канта, Галилея, Космополита-мудреца, И судит люди, не жалея Родного брата и отца; Тот лжепророк! Его сужденья — Полуидеи, полувздор!.. Провидя жизни назначенье, Великий божий приговор, В самопытливом размышленье Он подымал слезящий взор На красоты святой природы. «Как все согласно!» — он шептал И край родной воспоминал; У бога правды и свободы Всему живущему молил И кроткой мыслию следил Дела минувшие народов, Дела страны своей родной, И горько плакал… «О святая! Святая родина моя! Чем помогу тебе, рыдая? И ты закована и я. Великим словом божью волю Сказать тиранам — не поймут! И на родном прекрасном поле Пророка каменьем побьют! Сотрут высокие могилы И понесут их словом зла! Тебя убили, раздавили; И славословить запретили Твои великие дела! О боже! Сильный и правдивый! Тебе возможны чудеса. Исполни славой небеса И сотвори святое диво: Воскреснуть мертвым повели, Благослови всесильным словом На подвиг новый и суровый, На искупление земли, Земли поруганной, забытой, Чистейшей кровию политой, Когда-то счастливой земли». Как тучи, мысли расходились, И слезы капали, как дождь!.. Блажен тот на свете, кто малую долю, Кроху от трапезы волен уделить Голодному брату и злобного волю Хоть властью суровой возмог укротить! Блажен и свободен! но тот, кто не оком, А смотрит душою на козни людей И может лишь плакать в тоске одинокой — О боже правдивый, лиши ты очей!.. Твои горы, твое море, Все красы природы Не искупят его горя, Не дадут свободы. И он, страдалец жизни краткой, Все видел, чувствовал и жил, Людей, изведавши, любил И тосковал о них украдкой. Его и люди полюбили [12] , И он их братиями звал; Нашел друзей и тайной силой К себе друзей причаровал; Между друзьями молодыми Порой задумчивый… порой Как волхв, вещатель молодой, Речами звучными, живыми Друзей внезапно изумлял; И силу дружбы между ними, Благословляя, укреплял. Он говорил, что общее благо Должно любовию купить; И с благородною отвагой Стать за народ и зло казнить. Он говорил, что праздник жизни, Великий праздник, божий дар, Должно пожертвовать отчизне, Должно поставить под удар. Он говорил о страсти нежной; Он тихо, грустно говорил — И умолкал!.. В тоске мятежной Из-за стола он выходил И горько плакал. Грусти тайной, Тоски глубокой, не случайной, Ни с кем страдалец не делил. Друзья любили всей душою Его, как кровного; но он Непостижимою тоскою Был постоянно удручен, И между ними вольной речью Он пламенел. Но меж гостей, Когда при тысяче огней Мелькали мраморные плечи, О чем-то тяжко он вздыхал И думой мрачною летал В стране родной, в стране прекрасной, Там, где никто его не ждал, Никто об нем не вспоминал, Ни о судьбе его неясной. И думал он: «Зачем я тут? И что мне делать между ними? Они все пляшут и поют, Они родня между родными, Они все равны меж собой. А я!..» И тихо он выходит, Идет, задумавшись, домой; Никто из дому не выходит Его встречать; никто не ждет, Везде один… тоска, томленье!.. И светлый праздник Воскресенья Тоску сторичную несет. И вянет он, вянет, как в поле былина. Тоскою томимый в чужой стороне; И вянет он молча… Какая кручина Запала в сердечной его глубине? «О, горе мне, горе! Зачем я покинул Невинности счастье, родную страну? Зачем я скитался, чего я достигнул? Утехи познаний?… Кляну их, кляну! Они-то мне, черви, мой ум источили, С моим тихим счастьем они разлучили! Кому я тоску и любовь расскажу? Кому сердца раны в слезах покажу? Здесь нету мне пары, я нищий меж ними, Я бедный поденщик, работник простой; Что дам я подруге моими мечтами? Любовь… Ах, любови, любови одной! С нее на три века, на вечность бы стало! В своих бы объятьях ее растопил! О, как бы я нежно, как нежно любил!» И крупные слезы, как искры, низались, И бледные щеки и слабую грудь Росили и сохли. «О, дайте вздохнуть, Разбейте мне череп и грудь разорвите, Там черви, там змеи, — на волю пустите! О, дайте мне тихо, навеки заснуть!»

12

Как цветок, процвевший на их болоте. (Прим. Т. Шевченко.).