Кобзарь: Стихотворения и поэмы
вернуться

Шевченко Тарас Григорьевич
Шрифт:
Пустыня вдруг зашевелилась… Земля, как тесный гроб, раскрылась, И из земли на Страшный суд За правдой мертвецы встают… Не мертвы они, не просят Жалости у судей! То идут, гремя цепями, Все живые люди,{112} Золото из нор выносят, Чтоб жадности лютой Заткнуть глотку. А за что ж их В рудники сослали? Знает бог… Хотя и сам-то Знает он едва ли! Вон — вор, клеймом отмеченный, Гремит кандалами, Другой, кнутами сеченный, Скрежещет зубами — Друга он зарезать хочет Своими руками. А меж ними, злодеями, Вон — в одежде рваной Царь всемирный, царь свободы, Царь, клеймом венчанный! Цепи носит и не стонет В муке бесконечной! Сердце, что добром согрето — Не остынет вечно! А где же твои думы в их вешнем расцвете? Любовно взращенные, смелые дети? В чьи руки ты, друг мой, судьбу их вручил? Иль, может быть, в сердце навек схоронил? Не прячь! Разбросай их, рассыпь их повсюду! Взойдут, разрастутся, могучими будут! Еще мытарство? Иль уж будет? Будет, будет, тут холодно! Мороз разум будит. И вновь лечу. Земля чернеет. И дремлет ум, и сердце млеет. Гляжу: дома стоят рядами, Кресты сверкают над церквами, По площадям, как журавли, Солдаты на муштру пошли, Хорошо обуты, сыты, В цепи накрепко забиты, Маршируют… Дальше глянул; Вот в низине, словно в яме, Город средь болот дымится. Над ними тучами клубится Мгла густая. Долетаю… То город без края! То ли турецкий, То ли немецкий, А быть может, даже русский? Господа пузаты, Церкви да палаты И ни одной мужицкой хаты! Смеркалося… Огнем, огнем Кругом запылало — Тут я струхнул… «Ура! ура!» — Толпа закричала. «Цыц вы, дурни! Образумьтесь! Чему сдуру рады, Что горите?» — «Экой хохол! Не знает парада! У нас парад! Сам изволит Делать смотр солдатам!» «Где ж найти мне эту цацу?» «Иди к тем палатам». Я пошел. Тут мне, спасибо, Землячок попался С казенными пуговками.{113} «Ты откуда взялся?» «С Украины». — «Ты ж ни слова Молвить не умеешь По-здешнему!» — «Э, нет, братец, Говорить умею, Да не хочу!» — «Вот чудак-то! Я все входы знаю. Я служу здесь… Если хочешь, Ввести попытаюсь Во дворец тебя, но только Здесь, братец, столица — Просвещенье! Дай полтинку!» «Тьфу тебе, мокрица Чернильная!..» Стал я снова, Как дух бестелесный, Невидим. Вошел в палаты. Царь ты мой небесный, Вот где рай-то! Блюдолизы Золотом обшиты! Сам по залам выступает, Высокий, сердитый. Прохаживается важно С тощей, тонконогой, Словно высохший опенок, Царицей убогой{114}, А к тому ж она, бедняжка, Трясет головою. Это ты и есть богиня? Горюшко с тобою! Не видал тебя ни разу И попал впросак я, — Тупорылому поверил Твоему писаке! Как дурак, бумаге верил И лакейским перьям Виршеплетов. Вот теперь их И читай, и верь им! За богами — бары, бары Выступают гордо. Все, как свиньи, толстопузы И все толстоморды! Норовят, пыхтя, потея, Стать к самим поближе: Может быть, получат в морду, Может быть, оближут Царский кукиш! Хоть — вот столько! Хоть полфиги! Лишь бы только Под самое рыло. В ряд построились вельможи, В зале все застыло, Смолкло… Только царь бормочет, А чудо-царица Голенастой, тощей цаплей Прыгает, бодрится. Долго так они ходили, Как сычи, надуты Что-то тихо говорили, Слышалось: как будто, Об отечестве, о новых Кантах и петлицах О муштре и маршировке, А потом царица Отошла и села в кресло. К главному вельможе Царь подходит да как треснет Кулачищем в рожу. Облизнулся тут бедняга Да — младшего в брюхо! Только звон пошел. А этот Как заедет в ухо Меньшему, а тот утюжит Тех, что чином хуже, А те — мелюзгу, а мелочь — В двери! И снаружи Как кинется по улицам И — ну колошматить Недобитых православных! А те благим матом Заорали да как рявкнут: «Гуляй, царь-батюшка, гуляй! Ура!.. Ура!.. Ура-а-а!» Посмеялся я и — хватит; И меня давнули Все же здорово. Под утро Битые заснули… Православные все тише По углам скулили И за батюшкино здравье Господа молили. Смех и слезы! Вот смотрю я На город богатый. Ночь как день! Куда ни глянешь — Палаты, палаты… А над тихою рекою Весь каменный берег. Я гляжу, как полоумный, И глазам не верю, — Не пойму, не разумею, — Откуда взялося Это диво?… Вот где крови Много пролилося Без ножа! А за рекою Крепость с колокольней{115}, — Шпиль как шило — как посмотришь, Жуть берет невольно. И куранты теленькают… Кругом озираюсь, Вот — конь летит{116}, копытами Скалу разбивает. Всадник — в свитке и не в свитке, Без седла, как влитый, И без шапки, только листом Голова повита. Конь ярится — вот-вот реку, Вот… вот… перескочит! Всадник руку простирает, Будто мир весь хочет Заграбастать. Кто ж такой он? Подхожу, читаю, Что написано на камне: «Первому — вторая» Поставила это диво. О! Теперь я знаю: Этот — первый, распинал он Нашу Украину.{117} А вторая доконала Вдову-сиротину.{118} Кровопийцы! Людоеды! Напились живою Нашей кровью! А что взяли На тот свет с собою? Так мне тяжко, трудно стало, Словно я читаю Историю Украины! Стою, замираю… В это время — тихо, тихо Кто-то запевает Невидимый надо мною: «Из города из Глухова Полки выступали С заступами на линию{119}, Наказным послали Гетманом меня в столицу, Вместе с казаками. О боже наш милосердный! О изверг поганый! Царь проклятый, царь лукавый! Здесь, в земле пустынной, Что ты сделал с казаками? Засыпал трясины Благородными костями; Поставил столицу Ты на их кровавых трупах! И в темной темнице Умер я голодной смертью, Тобою замучен, В кандалах!{120}.. О царь! Навеки Буду неразлучен Я с тобою!  Кандалами Скован я с тобою На века веков! Мне тяжко Витать над Невою! Может быть, уж Украины Вовсе нет. Кто знает!.. Полетел бы, поглядел бы, Да бог не пускает. Может, всю ее спалили, В море Днепр спустили, Насмеялись и разрыли Старые могилы — Нашу славу. Боже милый, Сжалься, боже милый». Все замолкло. Вот я вижу; Туча снегом кроет Небо серое. А в туче Зверь как будто воет. То не туча — птица тучей Белой закружила Над тем медным исполином И заголосила: «Кровопийца! Мы навеки Скованы с тобою. На суде последнем, Страшном Мы бога закроем От глазищ твоих несытых. Ты нас с Украины Гнал, холодных и голодных, В снега, на чужбину! Погубил нас, а из кожи Нашей багряницу Сшил ты жилами погибших, Заложил столицу В новой мантии! Любуйся ж На свои палаты! Веселись, палач свирепый, Проклятый! Проклятый!» Рассыпались, разлетелись. Солнышко вставало. Я стоял и удивлялся Так, что жутко стало. Вот уж голь закопошилась, На труд поспешая, Уж построились солдаты, Муштру начиная. Заспанные, проходили Девушки устало, Но — домой, а не из дому!.. Мать их посылала На ночь целую работать, На хлеб заработать. Я стою, молчу, понурясь, Думаю, гадаю: Ох, как трудно хлеб насущный Люди добывают. Вот и братия рысцою Сыплет в дверь сената, Скрипеть перьями да шкуру Драть с отца и брата. Землячки мои меж ними Шустро пробегают; По-московски так и режут, Смеются, ругают На чем свет отца, что с детства Трещать не учил их По-немецки, — мол, теперь вот Прокисай в чернилах! Эх ты, пьявка! Может, батько Продавал корову Последнюю, чтоб выучил Ты столичный говор! Украина! Украина! Твои ль то родные, Чернилами политые Цветы молодые, Царевою беленою В немецких теплицах Заглушены!.. Плачь, Украйна, Сирая вдовица! Глянуть, что ли, что творится В царевых палатах? Как-то там у них? Вхожу я, — Множество пузатых Ждет царя. Сопят спросонья, Все понадувались Индюками да на двери Косо озирались. Вот и двери отворились. Словно из берлоги Медведь вылез, еле-еле Подымает ноги. Весь опухший, страшный, синий: Похмельем проклятым Мучился он. Да как крикнет На самых пузатых. Все пузатые мгновенно В землю провалились! Тут он выпучил глазищи — Затряслись, забились Уцелевшие. На меньших Тут как заорал он — И те в землю. Он на мелочь — И мелочь пропала. Он — на челядь, и челяди Словно не бывало. На солдат, и солдатики — Только застонали, Ушли в землю!.. Вот так чудо Увидал я, люди! Я гляжу, что дальше будет, Что же делать будет Медвежонок мой? Стоит он, Печальный, понурый. Эх, бедняжка!.. Куда делась Медвежья натура? Тихий стал, ну — как котенок!..  Я расхохотался. Он услышал да как зыкнет — Я перепугался И проснулся… Вот какой мне Привиделся странный, Дикий сон. Такое снится Разве только пьяным Да юродивым. Простите, Сделайте мне милость, Что не свое рассказал вам, А то, что приснилось.

8 июня 1844. С.-Петербург

«В воскресенье не гуляла…»

Перевод М. Комиссаровой

{121}

* * *
В воскресенье не гуляла, Ниток-шёлку покупала Да платочек вышивала. Вышивая, напевала: «Платочек ты мой вышитый, Узорчатый мой! Вышиваю для подарка, Поцелует милый жарко, Платочек ты мой, Раскрашенный мой! Пусть увидят утром люди — Сироте платочек будет Узорчатый мой, Раскрашенный мой! А я косу расплетаю, С милым-суженым гуляю, Долюшка моя, Матушка моя!» Так вот шила, вышивала И в оконце взгляд бросала: Что, не слышно круторогих? Не идет чумак с дороги? Он идет из-за Лимана С чужим добром, бесталанный, Чужих волов погоняет, Погоняя, напевает: «Доля моя, доля! Что ж ты не такая, Как вон та, чужая? Пью ли я, гуляю? Силы ль не хватает, Или к тебе дороженьки Я в степи не знаю? Иль тебе своих подарков Я не посылаю? Одарю дарами — Карими очами. Молодую мою силу Богачи купили; Может, без меня невесту С другим обручили… Научи же меня, доля, Гулять научи!»