Кобзарь: Стихотворения и поэмы
вернуться

Шевченко Тарас Григорьевич
Шрифт:
Ворожея ворожила, Заговоры клала, За три деньги судьбу-счастье Воском выливала: «Вон видишь: конь оседланный Машет головою. А вот казак. А вот идет Старик с бородою. Это к деньгам. Глянь — сопливый! Вот бы догадался Пугнуть деда! А и пугнул! За курган забрался, Видишь, вон считает деньги. Вот он вновь, по склону, Закрыв глаза, идет с сумой, Чтоб никто не тронул, Чтоб за ним погоня вражья Следом не метнулась…» И веселая с гаданья Ярина вернулась. Уже третье, четвертое И пятое лето Кончается — немалый срок, А Степана нету. И тропочки-дороженьки Яром да горою, Что хожены, ворожены, Заросли травою. И Ярина в монашенки Постричься решает. Старый отец на коленях Просит, умоляет — Хоть годочек, хоть леточко, Хоть тройцы б дождались!.. Дождались — и стены хаты Зеленью убрали, И мятою, и цветами И в рубахах белых Тихонечко перед хатой, Как сироты, сели. Сидят они печальные — Вдруг, слышат, играет И под тихий ропот кобзы Кто-то напевает: «В воскресенье раным-рано{143} Сине море выло; Казачество кошевого На кругу просило: «Разреши ты, атамане, Парусам подняться, Чтоб за Тендер прогуляться{144}, С турком потягаться». Чайки и челны спускали, Пушками их уставляли. Из широкого устья днепровского выплывали. Среди ночи темныя, Среди моря синего За островом Тендером утопали, Погибали… Один утопает, Другой выплывает, К казакам-товарищам из волны тяжелой Руку подымает, окликает: «Пускай вам, товарищи, господь помогает!» И в волне тяжелой, утопает, Погибает. Лишь три челна, слава богу, Атамана куренного, Сироты Степана молодого Сине море не разбило, В турецкую землю, к нечестивцам, Без рулей и весел относило. Тогда сироту Степана, Казака реестрового, Атамана честного, Турки-янычары{145} ловили, Из пушки стреляли, В кандалы ковали, В Царьградскую башню заключали, Тяжелой работой изнуряли. Ой, Спасе наш чудотворный, Межигорский Спасе! И лютому ворогу Не дозволь попасться В турецкую землю, в тяжкую неволю! Кандалы там по три пуда, Атаманам по четыре. И света божьего не видят, не знают, Под землею камень ломают, Без напутствия святого умирают, Погибают. Вспомнил сирота Степан в неволе Матерь свою Украину, Неродного отца седого, И коника вороного, И сестру Ярину, — Плачет, рыдает, Руки к небу подымает, Кандалы ломает, Убегает на вольную волю!.. На третий день в поле Турки-янычары его догоняли, К столбу вязали, Глаза вырывали, Горячим железом выжигали, В кандалы забивали, В тюрьму сажали И замуровали». Вот так, на улице, под тыном, Еще не стар кобзарь стоял И про неволю распевал. За тыном слушала Ярина — Не дослушала, упала. «Степаночко! Степаночко! — Рыдала, кричала. — Степаночко, сердешный мой, Что ж ты затаился?… Отец! Это же Степан наш Там остановился!» Вышел отец за ворота, Насилу, насилу Признает его: так горе Хлопца подкосило. «Сыночек мой бесталанный, Дитя дорогое, Где скитался ты по свету, Гонимый бедою?» Плачет старый, обнимает, И слепой заплакал, Точно солнце он увидел Из вечного мрака. И берут его под руки, И приводят в хату, И Ярина ему служит, Как родному брату, Голову ему помыла И ноги обмыла. И в сорочке тонкой, белой За стол усадила. Накормила, напоила И спать уложила, Вышла с отцом из горницы И двери прикрыла. «Нет, не надо, отец милый, Милая Ярина! Я уже навек пропащий И вновь вас покину. За что ты свой век девичий Со мною загубишь, С калекою?… Нет, Ярина! Засмеют нас люди. Видно, счастье этой хаты Неугодно богу. Он от нас его прогонит К чужому порогу. Нет, Ярина! Бог не бросит. Ты найдешь другого, А я уйду в Запорожье Петь под кобзу снова, Меня любят…» — «Нет, Степан мой, Ты мне ближе сына! И бог тебя покарает, Если нас покинешь». «Оставайся, Степаночко! Не хочешь венчаться — Станем жить как брат с сестрою И не разлучаться. Будем радостью, опорой Старика седого. Сердце мое, Степаночко, Не бросай нас снова!.. Не покинешь?» — «Нет, Ярина!» И Степан остался. Весел старый, как ребенок, И за кобзу взялся — Хотел струнным перебором Возвратить веселье. На завалинке у хаты Втроем они сели. «Расскажи теперь, Степан мой, Как беда случилась. Ведь и мне в плену турецком Бывать приходилось». «Вот меня, уже слепого, Турки выпускали С казаками. Товарищи На Сечь отбывали, И меня с собой забрали, И через Балканы Торопились на родину Вольными ногами. И на тихом на Дунае Нас перегоняют Сечевики-запорожцы И в Сечь возвращают. И рассказывают, плача, Как Сечь разоряли, По церквам оклады-ризы, Свечи забирали. Как казаки-запорожцы Ночью отступали И на тихом на Дунае Новой Сечью стали{146}. Как царица по Киеву С Нечосом гуляла,{147} Как Спас она Межигорский Ночью поджигала, Как с Днепра на это пламя Тайно любовалась, В золотой своей галере Плыла, улыбалась. И как степи запорожьи Тогда поделили, За панами запорожский Народ закрепили. Как Кирилл{148} со старшинами В парики влезали И царицыны сапожки, Словно псы, лизали. Вот так, батько! Я и счастлив, Что слепцом блуждаю, Что всего того на свете Не вижу, не знаю. Как шляхтичи все забрали, Кровь повыпивали, А царя и самый воздух В цепи заковали. Вот что было. Тяжко, отец, От своего дому Уходить просить защиты К нехристю, к чужому! Теперь будто Головатый{149} Остатки сбирает, На Кубань их подбивает, Черкеса пугает. Пускай ему бог поможет! А что с того будет, Святой знает: послушаем, Что расскажут люди». Вот так они каждодневно Вдвоем до полночи Рассуждают. А Ярина Хозяйкой хлопочет. Вспоминают Запорожья Прошедшую славу И тихонько напевают{150} Про Чалого Савву, Про Хмельницкого Богдана, Злосчастного сына, И про Гонту-мученика, Про славу Максима{151}. А Ярина их слушала Да святым молилась. Умолила. Перед постом Они поженились. Вот и конец моей песне. Не дивитесь, люди! Что бывало — миновало И снова не будет. Позабыты мои слезы, Не бьется, в обиде, Сердце старое, черствеет, И очи не видят… Ни хатенки этой белой Под синью небесной, Ни долины приветливой, Ни темного леса, Ни девической улыбки, Ни красы ребячьей Я веселыми не вижу: Все гибнет, все плачет. Я и рад бы где укрыться, Только где — не знаю. Всюду горе, всюду стонут, Бога проклинают. Сердце вянет, каменеет, И не носят ноги, И устал я, одинокий, На своей дороге. Оттого кричу, как ворон, На злую примету: Солнце тучею покрылось, И не видно свету. Еле-еле к полуночи Сердцем прозреваю, Свою немощную песню Людям посылаю. За живой водой и мертвой Ворон улетает, Иногда, ее добывши, Сердце окропляет. И зажжется огонечек, С темнотою споря, И начну рассказ про счастье, А сверну на горе. Вот и нынче про слепого Я рассказ кончаю, А свести концы с концами Как складней — не знаю. Так как не было на свете Этакого дива, Чтоб жена с незрячим мужем Прожила счастливо. А вот — сталось это диво: Год, другой на убыль, Вот они в саду друг с дружкой, Радостны и любы. И старик — отец счастливый — Перед светлым домом Учит маленького внука Вежливым поклонам.

16 октября 1845

с. Марьинское

Подземелье

Мистерия

Перевод Ф. Сологуба

{152}

Положил еси нас [поношение]

соседом нашим, подражнение

и поругание сущим окрест нас.

Положил еси нас в притчу во языцех,

покиванию главы в людех.

Псалом 43, ст. 14 и 15
ТРИ ДУШИ
Как снег, три пташечки летели Через Субботово{153} и сели На крест, который чуть стоит На старой церкви. «Бог простит: Мы — пташки-души, а не люди. Отсюда нам виднее будет, Как разрывать начнут подвал. Хоть бы скорей уж начинали, Тогда б и в рай нас повпускали, — Ведь так господь Петру сказал: «Тогда ты в рай их повпускаешь, Когда начальство раскопает И славный обкрадет подвал».