– Может, и возьмем, – выпустил клубы дыма лейтенант. – Если другого выхода не будет. Только не думай, что он настолько дурак, чтобы не понимать, что его ждет.

– Послушайте! – залепетал я. – Дайте мне шанс! Тут случилось какое-то недоразумение. Я все объясню. Выпустите меня, я увижусь с цыганами…

– Во дает! – хихикнул сержант и снова потер руки.

– Я ведь говорил, что это хитрый жук.

– Ну, что же… – многозначительно хрустнул пальцами сержант. – Тогда-а…

Он встал с кресла и расправил плечи.

Я с надеждой посмотрел на лейтенанта, но тот словно ничего не замечал – сидел и листал какие-то бумаги.

Сержант сделал шаг.

Я нервно заерзал на стуле. Однако лейтенант даже головы не повернул. Зато сержант сделал второй шаг.

– Сейчас все нам расскажешь, – мечтательно сказал он после третьего шага.

– Неужели нельзя договориться? – мычал я, поглядывая то на сержанта, чтобы не пропустить его кулак, то на лейтенанта, надеясь на его милосердие.

Но милосердием и не пахло. Зато пахло кулаком, который приближался с неумолимой уверенностью. На всякий случай я расслабился. Тогда удар не так ощутим. Знать бы еще, куда он собирается меня ударить – было бы вообще замечательно.

Сержант уже стоял надо мной и смачно чавкал губами. В точности как гурман, который приглядывается к жареной курочке, примеряясь, с какого конца начать.

– Вы меня будете бить? – спросил я дебильным тоном.

Сержанту это, должно быть, понравилось, и он даже крякнул от удовольствия.

– Хе! Во дает! – и подмигнул лейтенанту. А потом склонил голову набок, посмотрел на меня нежным взглядом и кивнул: – Ясное дело, будем бить.

Его правый кулак ритмично шлепал о левую ладонь, и я, наблюдая за ним, вдруг заметил, что это шлепанье совпадает с ритмом моего насмерть перепуганного сердца.

Я глотнул слюну и спросил:

– А куда?

– Что – куда? – переспросил вежливо, но несколько ошарашенно сержант.

– Куда бить будете?

Сержант прямо себя не помнил от радости, к которой хотел приобщить и лейтенанта, моргая и кивая, но тот устремил непоколебимый взгляд в папку и отключился, видимо, надолго.

– А вот мы сейчас подумаем, – говорил он тоном любящего папочки. – Для начала можно и по печени. Она у вас как – не болит? Нет?.. Заболит! Потом – по почечкам. Тогда мы уже будем валяться по полу. И останется нам еще только маленький ударчик под дых. Носочком. А? Не возражаете?

Я потряс головой. С чего бы мне возражать?

Программа была традиционной. По всему видно – сержанту доставляло особенное удовольствие поговорить на эту тему. И, чтобы поддержать уровень глубокомысленной беседы, я спросил:

– А может, не надо бить?

– Надо, Федя, надо! – твердо молвил сержант самую известную в Советском Союзе сентенцию.

После этих слов его правая рука взметнулась вверх, и по тому, что она не была сжата в кулак, я понял, что удар придется по моей шее. Ребром ладони. В момент, когда она рассекала воздух, я выбил из-под себя стул. Удар достал меня, когда я уже летел на пол. Сила его при этом значительно уменьшилась, но я все равно ощутил резкую боль в затылке. Однако сознания не потерял. Эффект был испорчен. Добивать меня тем же образом выглядело бы смешно, и сержант, пенясь от ярости, принялся пинать мое скрюченное тело. Только и тут ему не особенно везло. Ботинок попадал каждый раз то по руке, то по согнутой в колене ноге. Я вертелся, как юла, заливаясь слезами и глухим скулежем. Сержант вытанцовывал вокруг меня свой дикий танец, пытаясь настичь мой бок или спину. Вдвоем такие дела делать куда удобнее. Но лейтенант листал свою папку, пыхтя сигаретой и не поднимая головы.

Я шипел от страшной боли, которая выкручивала кости моих ног. Не добравшись до печени, сержант сгонял злость на ногах, и теперь целился в кость под коленом. Мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание. Но вдруг краем глаза я заметил, что лейтенант поднял голову. В ту же секунду сержант остановился и, тяжело дыша, покинул комнату.

Я извивался и вертелся, словно ящерица. Во рту было солоно. То ли от слез, то ли от крови, которая текла из прокушенной губы.

Лейтенант поднял меня с пола и подвел к тазику в углу.

– Умойся.

Холодная вода немного привела меня в чувство. Прямо из таза я набрал ее полон рот и выплюнул в мусорник. Потом хлебнул еще, не чувствуя отвращения, а лишь небольшую боль, овладевшую моим телом. Кости болели так, что каждое движение провоцировало новый приступ боли, и у меня не было иного желания, кроме как упасть где-нибудь в темном закутке, чтобы меня никто не трогал, и заснуть.

– Садись, – сказал лейтенант, и даже поднял перевернутый стульчик.

Я сел. Он взял несколько листов бумаги со стола и протянул мне:

– Вытри лицо.

Я послушно утер лицо бумагой. Интересно, если бы он сейчас велел мне встать на четвереньки и залаять – я бы залаял?

– Может, вам и пол вымыть? – спросил я. – А то вон он какой пыльный – на мои штаны смотреть страшно.

Сейчас я был похож на пропитого ханурика из тех, что слоняются под гастрономом. Возможно, поэтому лейтенант оставил эту реплику без внимания.

Он закрыл папку, деловито хлопнул по ней ладонью и сказал:

– Хорошо. Даю тебе двадцать четыре часа. Сейчас у нас половина двенадцатого, так? Завтра в это время чтобы был здесь, как штык! Опоздаешь на минуту – пеняй на себя. Все в твоих интересах. Если найдешь джинсы и тех пидорасов, что Мыколу побили, – разойдемся по-товарищески. А нет – загремишь под фанфары. Все ясно?