Он узнал того, кто заступил ему дорогу. И этот взгляд, что прожёг его, казалось, насквозь. Волосы под фуражкой приподнялись, ноги, будто приросли к запорошенному снегом деревянному тротуару. Повернуться и бежать подальше, да сил совершенно не осталось. Во взгляде его сиятельства он с лёгкостью прочёл свой смертный приговор.

Бахметьев толкнул замершего перед ним тюремщика в узкий проулок, тот даже не сопротивлялся. Поскользнувшись на замёрзших нечистотах, надзиратель растянулся во весь рост в узком проходе. Не сдержавшись, Георгий со всей силы пнул в бок тихо подвывавшего от страха мужика. Тот попытался отползти, но вновь поскользнулся и с трудом встал на колени, опираясь на руки.

Не говоря ни слова, Бахметьев шагнул к нему, обхватил обеими руками довольно массивную шею и сдавил, что было сил. Попытавшись оторвать руки его сиятельства от горла, надзиратель потерял точку опоры и всего лишь помог графу довершить начатое. Мужик захрипел, тело его несколько раз дёрнулось в предсмертных судорогах и затихло. Георгий аккуратно опустил его на снег и вывернул карманы шинели, дабы изобразить ограбление. В его ладони оказался небольшой свёрток, и он, не задумываясь, сунул его в карман, ибо выбросить здесь же, значит вызвать подозрения полиции.

Вряд ли бы ему удалось справиться с ним в одиночку, не будь тюремщик столь сильно напуган. Именно страх парализовал его, лишив возможности сопротивляться. Брезгливо отряхнув перчатки и, пнув напоследок мертвеца, Бахметьев поднял упавшую с головы фуражку и, не оглядываясь, зашагал прочь. Пройдя пару кварталов, он забрался в ожидавший его экипаж и достал из кармана свёрток, что забрал у негодяя, чьё тело нынче остывало в проулке неподалёку от дешёвого кабака. Не сдержав любопытства, Георгий развернул тряпицу. Тусклого света было недостаточно, дабы разглядеть во всех подробностях серьги, что лежали на его ладони. Хотел было выбросить их и даже потянулся к ручке на дверце экипажа, но передумал и вновь убрал в карман.

Вернувшись домой, Бахметьев, неслышно ступая, прошёл в свою спальню. Вера спала в его постели, свернувшись калачиком под одеялом. В неярком свете керосиновой лампы лицо её казалось мертвенно-бледным. Не удержавшись, Георгий пропустил меж пальцев шелковистый льняной локон, склонился над ней и коснулся сухими губами виска.

— Спи, mon coeur (сердце моё), — прошептал он и прикрутил фитиль лампы, погружая комнату во мрак.

Стёпка постелил ему в кабинете и, отказавшись от ужина, Георгий Алексеевич прошёл туда, приказав подать бокал и бутылку бренди. Степан с подносом в руках бочком протиснулся в комнату, поставил свою ношу на письменный стол и, наливая в бокал бренди, посетовал, что барин пуговицу с пальто потерял, а у него, как на грех, такой не оказалось.

— Как же на службу-то в таком виде? — продолжал причитать Стёпка.

— Шинель достань, — вяло отмахнулся от него Георгий.

Ему безумно хотелось остаться одному. Перед глазами всё ещё стояло мёртвое лицо надзирателя с остекленевшими глазами. Только сейчас, когда дело было сделано, его затрясло мелкой дрожью. Георгий только потянулся к бокалу, как его уединение вновь было нарушено, на этот раз, обеспокоить его решилась мать. Коротко постучав и не дожидаясь позволения войти, Лидия Илларионовна ступила на порог.

— Жорж, нам надобно поговорить, — сурово поджав губы, начала она.

— О чём? — вздохнул Георгий, оставив бокал в сторону.

— Мне кажется, я имею право знать, во что ты ввязался, — присаживаясь в кресло напротив сына, заявила она.

— Я ввязался во всё это, как вы изволили выразиться, давно, маменька, — устало прикрыв веки, отозвался Георгий.

— Я слышала у тебя неприятности по службе, — осторожно заметила графиня.

Георгий распахнул глаза и уставился на мать немигающим взглядом.

— Я собирался подать в отставку, увы, моё прошение не удовлетворили. Алексей Николаевич постарался.

Лидия Илларионовна вспыхнула, как девица после первого поцелуя украдкой, и отвела глаза.

— Алексей Николаевич и я только добра тебе желаем, — тихо промолвила она, не решаясь взглянуть на сына.

— Стало быть, и вы руку к тому приложили, — усмехнулся Георгий. — Доколе, маменька, вы будете за меня решать?

— Жорж, эта женщина тебя совсем разума лишила. Пойми, она и тебя за собой на дно утянет. Мне Семён всё рассказал… — помолчав, графиня вновь заговорила, невзирая на нежелание Георгия продолжать сей разговор. — Она — убийца! — истерично заламывая руки, громко прошептала Лидия Илларионовна.

— Вера Николавна никого не убивала, — сухо отозвался Георгий. — Я ни перед чем не остановлюсь, чтобы доказать её невиновность.

— Допустим, — со вздохом согласилась графиня, — допустим, она не убивала своего супруга, но её не примут в обществе, даже если суд её оправдает. Оставаясь с ней, ты тоже окажешься отверженным.

— Поверьте, меня это волнует меньше всего, — поднялся с кресла Георгий, давая понять, что разговор окончен.

Но Лидия Илларионовна не спешила сдавать позиции: