Джефферсон считал, что бумажные деньги, в отличие от монет и драгоценных металлов, дестабилизируют экономику: английские банкноты, писал он, являются всего лишь “призраком денег, а никак не собственно деньгами”. Он противился созданию в Америке национального банка — Первого банка Соединенных Штатов, учрежденного в 1791 году, — и приветствовал отказ Конгресса продлить банку лицензию в 1811 году.

После банковского кризиса 1814 года Томас Джефферсон писал: “Провидение словно бы особым своим промыслом без боя повергло того самого нашего бумажного неприятеля, которого, в интересах наших граждан, нам самим следовало бы любой ценой одолеть. Теперь с ним покончено”. Но нет, ни с кем и ни с чем покончено не было: после войны с бывшей метрополией у молодого государства оказалось много долгов, и чтобы урегулировать финансовую ситуацию, в 1817 году был основан Второй банк Соединенных Штатов. Джефферсон и на этот раз был против. Когда в 1819 году разразился очередной кризис, он заявил с ликованием: “Бумажный пузырь… окончательно лопнул”. Если и лопнул, то не окончательно. Лопнуть окончательно бумажному пузырю попросту не суждено. Каждый раз он с неизбежностью надувается снова.

Бумажные пузыри надуваются и лопаются на всем протяжении истории мировых финансов начиная с древнекитайских экспериментов по увеличению госдоходов. И всегда это происходит более или менее по одной схеме: правители либо правительства решают, что им необходимо больше денег, включают печатный станок — неважно, в буквальном или в переносном смысле, — денежная масса увеличивается, разгоняется инфляция, случается кризис, писатели и философы принимаются наперебой делиться своими переживаниями в связи с этим неприятным явлением.

Александр Поуп в “Эпистоле к лорду Батерсту” (Epistle to Bathurst, 1733) бичует “вексельный кредит” за то, что “он коррупции дарует могучие крыла”. Дэвид Юм в “Рассуждениях о политике” (Political Discourses, 1752) говорит о бумажных деньгах как о “ненастоящих”,

“таких, что не примет в уплату ни один иностранец и что в случае больших потрясений в государстве обратятся в ничто”. Томас Карлайл в своем труде “Французская революция. История” (The French Revolution: A History, 1837) сокрушается из-за наступившего во Франции в XVIII столетии “бумажного века”, в котором “бумага так часто заменяет золото. Когда нет золота, на ней можно печатать деньги; еще на ней можно печатать книги, в которых содержатся теории, философские рассуждения, излияния чувств, — прекрасный способ не только выражать мысли, но и приучить нас обходиться вообще без каких-либо мыслей!” [25]

А ведь есть еще Карл Маркс, куда же без него! В одном из путаных отрывков, характерных для его ранних невнятных попыток разом изложить всю сумму своих философско-экономических соображений относительно отчуждения, труда и прочих родственных материй, Маркс пишет о деньгах как о “всеобщем смешении и подмене сущностей, вывернутом наизнанку мире, смешении и подмене природных и человеческих достоинств”. Деньги, по Марксу, “преобразуют подлинные человеческие и природные дарования в голые абстрактные видимости, иначе говоря, в мучительно несовершенные химеры”. Эта химеричность, умышленность бумажных денег, похоже, больше всего и смущает скептиков. В сравнении, скажем, с золотом или серебром — с “образцовыми металлами”, как называет их Джеффри Хилл в своем поэтическом цикле “Мерсийские гимны” (Mercian Hymns, 1971), — банкноты легковесны, ненадежны и эфемерны наподобие призраков или эльфов.

Важнейшее в разговоре о бумажных деньгах слово “кредит” происходит от латинского credere, “верить”.

Не обязательно быть поэтом, философом или, к примеру, антропологом, чтобы понять: деньги способны служить средством оплаты, только если в них верить. И тем не менее именно социальный антрополог Мэри Дуглас в книге “Чистота и опасность” (Purity and Danger, 1966) весьма удачно называет деньги своеобразной системой верований и, более того, “наиболее крайним и наиболее специфическим типом ритуала” [26] . (Британский писатель Уилл Селф даже предложил ввести в честь ученой новую бумажную валюту “дуглас”, на которую можно было бы “приобретать право на справление некого неуточненного ритуала”.) Если вера в ритуал бумажных денег исчезнет, они превратятся в никому не нужные бумажки. Дабы и дальше исполнять свою ритуальную роль, бумажные деньги прибегают к помощи разного рода мистических одеяний и заклятий: серийные номера, подписи казначеев, виньетки, печати и рисунки — это все те купидоны и богини, которые, по словам Вальтера Беньямина, украшают собой фасад преисподней.

Один из самых роскошных образцов разукрашенного адского фасада — купюра достоинством один доллар США с ее обилием изображений и символов, среди которых наряду с подписями, печатями и серийными номерами присутствуют портрет Джорджа Вашингтона в рамке, пирамида с глазом на вершине, белоголовый орлан, оливковая ветвь и многократно указанный номинал (“1” — 8 штук, “ONE” — 6 штук, “ONE DOLLAR” — 2 штуки). В дополнение ко всему этому однодолларовая бумажка испещрена надписями на английском языке (“THIS NOTE IS LEGAL TENDER FOR ALL DEBTS, PUBLIC AND PRIVATE”, “IN GOD WE TRUST”, “THE UNITED STATES OF AMERICA” [27] ) и на латыни (“E PLURIBUS UNUM”, “ANNUIT COEPTIS”, “NOVUS ORDO SECLORUM” [28] ).

Почему оформление бумажного доллара так интригует и завораживает, догадаться совсем не трудно: да потому, что оно как раз для того и было создано — чтобы завораживать и интриговать. “Скажите, если можно, как вы начали заниматься орденом иллюминатов? — спрашивает Виттория Ветра, героиня “Ангелов и демонов” (Angels and Demons, 2000) Дэна Брауна у гарвардского суперспециалиста по символам Роберта Лэнгдона.

“Вообще-то в основе всего были деньги, — ответил он, немного подумав… Достал из кармана брюк несколько купюр и выбрал из них бумажку достоинством в один доллар. — Я увлекся изучением этого культа после того, как обнаружил, что американская валюта просто усыпана символами иллюминатов” [29] .

Бумажные деньги упорно, рьяно и весьма успешно внушают нам, какие они подлинные и настоящие. Поэтому, чтобы напомнить об их основополагающей фиктивности, необходим поистине эффектный жест. Вроде того, что сделали Билл Драммонд и Джимми Коти — двое музыкантов, а попутно художников провокативного толка, выступавших сначала в качестве группы KLF, а позже как арт-объединение K Foundation, и прославившихся среди прочего синглом 1991 года, на котором кантри-дива Тэмми Уайнетт спела про мороженое 99 Flakes. В 1994 году в лодочном сарае на острове Джура они сожгли миллион фунтов наличными — новенькими 50-фунтовыми купюрами. Как описано в книге