Самые светлые воспоминания Веллера — о путешествии в Казань. В поезде «мудрый и обстоятельный Макаревич достал холодную вареную курицу, крутые яйца…» Курица, припасенная руководителем «Машины времени», похоже, настолько запала в душу автору, что он в середине книги он возвращается к ней вновь: «Идиоты пошли в ресторан, а у Макаревича была холодная вареная курочка, яйца вкрутую…» Еще пару сотен страниц спустя, в финале, публикуется эссе, где Веллер размышляет о культуре, духовных и материальных ценностях. Невольно ждешь здесь третьего пришествия той же универсальной курицы, но ее нет. Синюю птицу, кажется, все-таки съели.

Евгений Гришковец. 151 эпизод жжизни. М.: Махаон

«Молоко оказалось прокисшим. Не совершенно прокисшим, а с неприятной, но внятной кислинкой. От огорчения, беспомощности и облома я даже развел руками и посмотрел по сторонам, будто желая найти сочувственный взгляд. Мне было в этот момент так себя жалко, что я чуть не расплакался. Я почувствовал себя обманутым, одиноким и несчастным. А сегодня молока не хочется…»

Не беремся судить, каков Евгений Гришковец на самом деле, вне сцены и ЖЖ, однако тщательно лелеемое им авторское «я» отчетливо ассоциируется с персонажем анекдота — пассажиром авиалайнера, который первые полчаса полета доводит окружающих горестными стенаниями, как ему хочется пить, вторые полчаса бесит всех радостными признаниями, как ему стало хорошо, когда он попил, а после того, как на него, наконец, зашикают со всех сторон, он всё оставшееся время полета будет тихонько бурчать о том, какие вокруг него сидят редкостные зануды.

Гришковец — добрый и милый интеллигент, но может достать любого. Его alter ego — из тех намертво зацикленных на себе граждан, которые в ответ на брошенный мимоходом вопрос «как дела?» ставят портфель на асфальт, хватают собеседника за пуговицу и начинают рассказывать о своих делах в мельчайших подробностях, не исключая дырки на носке, золотухи племянника и расстройства желудка любимого пса.

Гришковец ежесекундно заглядывает собеседнику в глаза и жаждет не-мед-лен-но-го соучастия. Если рассказчику комфортно, то и ты, будь любезен, не дергайся при слове «волнительно» (Гришковец почему-то обожает это галантерейное словечко), а раздели радость человека, который вкусно выпил и хорошо покушал. «А мы вчера так дивно прожили день! Был гусь с черносливом», «я летел из Нижнего Новгорода, и в дорогу мне дали слоеные пирожки, с капустой и с курицей», «вчера поел домашней окрошки… Холодненькой, из холодильника», «забежал с мороза в ресторанчик, съел две щучьи котлеты, выпил морсу и рюмку водки». И др., и др., и др.

Если же приключилась даже малая житейская бедка, автор сразу погрузит собеседника в пучину пессимизма. Среди существ, веществ и явлений, способных вывести из равновесия нежного и удивительного Гришковца, может быть всё на свете: помимо скисшего молока, источником мучительных переживаний окажется, например, погода («холодно, промозгло и ужасно неуютно»), мартини («Дрянь, химия и надувательство»), пейзаж вдоль дороги («унылый и гнетущий»), гады, опоздавшие на его спектакль («имели наглость ответить, что ходили в туалет»), поезд («раздолбанные вагоны, грязь и гнетущая атмосфера»), президент Грузии («рубашка ему не шла… и по-прежнему в нем нет ни элегантности, ни тех шика и обаяния, какие присущи многим тбилисским мужчинам»), Юрий Шевчук на встрече с Путиным («дерзость сродни хулиганству»), а впрочем, и Путин на встрече с Шевчуком. А также компьютеры, Казантип, сериал «Школа», сетевые «пираты», непокорный душ, таксист, врубивший шансон, и конечно же армия литературных критиков.

Как известно, популярность первым спектаклям Гришковца принесло то, что театроведы обозначили термином «новая искренность». В отличие от «старой» искренности, тихо плакавшей в чуланчике, новая, выйдя на подмостки, повела себя довольно напористо — словно коробейники в электричках. Гришковец, однако, продает публике не шариковые ручки, а Гришковца. Оба его романа, «Рубашка» и «Асфальт», не удались потому, что автор зачем-то взялся выдумывать посторонних героев. Там же, где он отбрасывает «литературу» и пишет о себе, автор вполне органичен.

«151 эпизод жжизни» — третья его книга, сложенная из записей в блоге; первая называлась «Год жжизни», вторая — «Продолжение жжизни», а нынешняя — продолжение продолжения. ЖЖ — почти идеальный формат для зануды («почти» — потому что нельзя вырубить всех злопыхателей). В жизни за услуги психоаналитика надо платить, а в «жжизни» можно выплескивать тонкую натуру даром, да тебе самому еще и приплатят.

Гришковец — персона медийная: его лицо в «ящике», его имя на слуху, и все это — гарантия продаж. Пусть стартовый тираж книг «безоглядной оптимистки» Донцовой — 200 тысяч, но и тираж ЖЖ-книги насупленного Гришковца тоже недурен — 50 тысяч. Учитывая, что до провинции добираются большетиражные книги, у читателя из глубинки выбор невелик. Вас не устраивает чтиво для домохозяек, без проблем переживших лоботомию? Вот вам альтернатива: мазохистская рефлексия Гришковца.

Можно, конечно, вырваться и убежать, но тогда останетесь без пуговицы.

Евгений Гришковец. Письма к Андрею: Повесть. М.: Махаон, Азбука-Аттикус

Гришковца сегодня все обижают. Аэропорты и вокзалы встречают его не хлебом-солью, а дождем с градом. Купленное им молоко скисает прямо в магазине. Зритель уходит с его моноспектаклей, а будучи пойман за рукав, вырывается и дерзит. Казалось бы, еще недавно Евгений Валерьевич завораживал публику бесхитростным рассказом о том, как он съел собаку, и вот теперь едят уже его самого. Критика намекает, что прозаик исписался, актер изыгрался, драматург истрепался, а в сокровищнице мирового кинематографа есть фильмы и покруче его «Сатисфакции» («Аватар», например!). Свой живой журнал нашему герою вообще пришлось собственноручно умертвить, как раненую лошадь: каждый второй блогер норовил оставить не слишком почтительный коммент, а уж что там творил каждый первый, и вообразить страшно.

Гришковцу сегодня не позавидуешь. В муках рожденный образ честного провинциала, победившего закомплексованную столицу искренностью и детским прямодушием, ныне отступает в прошлое, а ему на смену приходит образ страдающего интеллигента, которому в трамвае отдавили ногу и обозвали шляпой. Психофизике Евгения Валерьевича настолько к лицу маска слезливоистеричного Пьеро — Белого Клоуна, Того, Кто Получает Пощечины, — что эта маска сама может скоро стать лицом. Юристы и психологи называют такое виктимностью. Чем больше человек обижается, тем больше его обижают, и порочный круг можно разорвать одним способом: поскорее дать в нос кому-нибудь. Зрителю, блогеру, Спилбергу — не важно. Главное, посильней и с размаху.