Ящик Пандоры открыт, и, как бы ни всматривался генерал армии в предместья Пешавара, изменить ничего невозможно, действие равно противодействию.

Он здесь был на сто процентов своим. Вот и звание старшего лейтенанта получил. Полтора года на войне… Это еще надо попытаться представить. Кажется, у войны от него не осталось тайн. И забирать его жизнь она тоже не собиралась. У тех, кто так долго с ней живет бок о бок, не так-то просто что-то отнять: ни патрон, ни автомат, ни жизнь. Это другое измерение. И однажды, накопив тысячи эпизодов памяти, выйдя из них свободным и сильным, он сам про себя это понял. Утром внезапно, вдруг, глядя в зеркало, перед тем как идти на построение к штабу полка. Так бывает. Приходит откровение, когда явственно слышишь – нет, не слова – мощные чужие мысли, неведомо чьи, входящие в глубь сознания, как убеждение, как пророчество. Ремизов расправил плечи до хруста в лопатках, поднял подбородок, жить становилось ощутимо легче.

– Ну что, старлей. Вперед. И хватит дергаться. Ничего со мной не случится.

Мордасов, сменивший Кашаева на посту командира полка, опять устроил утренний разнос – страсть у него такая, искать с рассвета повод для закручивания гаек, а заодно и для самоутверждения. И этот повод он всегда находил, становился недовольным, раздражительным, а потому в хорошем настроении его никто до сих пор не видел. Он был жёсток, почти груб, возможно, командир полка именно так представлял себе образ строгого руководителя, что отражалось даже в его походке, утяжеленной, медлительной, а если к этому прибавить обличительный взгляд, которым он одаривал подчиненных… Получился бы портрет. Но Ремизова интересовал другой вопрос: во имя чего он такой значительный и важный, во имя какой высокой идеи, чью жизнь он защищает сейчас? И как бы это ни показалось Ремизову странным, такая идея действительно существовала, обычная, чистая, благородная – самоотверженное служение Отечеству, только понимал ее Мордасов по-своему. Самоотвержение должно быть полным и всеобщим, и даже жертвенным, только тогда интернациональный долг имел бы смысл. Прослужив в нескольких военных округах на многих командных должностях, он точно знал возможности мотострелкового полка, нашей армии, и то, что эта прославленная армия не справлялась с поставленной задачей в каком-то занюханном ущелье, да еще несла большие потери, вызывало у него негодование. Крепость духа и воинская дисциплина – его кредо было достойно штандарта римского легиона.

Лицо командира полка, покрытое аллергическими красными пятнами, на утреннем построении походило на апрельский тюльпан или на спелый помидор, плотно сжатые губы плохо шевелились, не слушаясь хозяина, но слова очередной угрозы все-таки просачивались сквозь трещину губ.

– Если кто опоздает из отпуска… – Он сделал паузу, обвел строй взглядом безжалостного охотника. – Хоть на день, под трибунал отдам!

– Вот напугал…

– Погулял бы по горам с наше, – прошелестела вторая шеренга.

– Кто там комментирует? Кто недоволен? Я покажу вам кузькину мать. Разболтались совсем, службу забыли. А ну, подтянуть всем ремни, заправиться.

Разглаживая мнимые складки на обмундировании, поправляя полевые фуражки, зашевелилась первая шеренга офицеров полка. Над строем с холодком повис невысказанный вопрос – неужели и вправду отдаст? Ремизов однажды присутствовал на показательном судебном процессе, где офицеру, начальнику службы, за хищения «впаяли» по максимуму – семь лет – и полгода не скостили на жену с грудным ребенком. За кражу дали как за убийство – процесс был показательным, никто не нуждался в установлении истины, все было решено до суда. Вот и сейчас, нужна ли командиру полка та самая сермяжная правда? Ремизов и не думал так глубоко заглядывать в мысли Мордасова, но как-то внезапно, в порыве вдруг понял, что тот, кто стоит перед строем, не командир. Может быть, прокурор, чекист или сама партийная справедливость – кто угодно, только не командир.

Вперед выдвинулся Литвинов, обстановка в строю чуть разрядилась.

– Комиссия полка со мной во главе проверяла организацию службы на постах охранения. Впечатление удручающее. «Зуб дракона». Я, конечно, понимаю, что это самый сложный пост, но он же совершенно не оборудован, там невозможно нести службу. Солдаты, как пещерные кроты, спят в каких-то норах, грязные, скрюченные, на них смотреть страшно. Я забрал с собой двоих самых грязных, отчистил, отмыл.

– Ага, сам, наверное, мыл, чистил…

– На пост на «вертушке» добрался – подвиг совершил…

– Точно, за медалью летал…

– А когда отмыл, обнаружил кожные заболевания. Спрашивается, где старшина?

– А где командир роты? – перебил своего замполита командир полка. – Вот с кого спросить надо.

– Так он на этом посту и есть старший. Там и ротный такой же, как солдаты.

– Не понял, – Мордасов непроизвольно покрутил головой, словно сбрасывая наваждение.

– Так ведь воды у них там нет. Каждый литр на счет. Вот они и не моются, экономят. Посадочной площадки нет, «вертушки» груз сбрасывают, сидя на двух колесах, а иногда и не приземляясь. Не любят вертолетчики этот пост, постреливают часто, подбить могут.

– Что на других постах? – Мордасов, недовольный докладом и отсутствием тонкости мышления у замполита полка, даже не пытался скрыть раздражения.

– На двадцатом посту служба организована хорошо.

– Кто там старший?

– Лейтенант Хворостовский, командир взвода, год как после училища.

– И у него все хорошо? Как с материальным обеспечением?

– У него все есть, пост всем обеспечен. Там не нужен вертолет. Пост расположен низко, на себе все переносят, караваном. Но дело-то в другом. Там все организовано. Есть расписание постов, график дежурств. Выпускается боевой листок. Отмечают дни рождения солдат. У Хворостовского боевая подготовка налажена, стрельбы проводятся. В порядке инициативы взводный организует тематические диспуты, а для развития кругозора коллективное разгадывание кроссвордов. Не дает мозгам киснуть. Библиотечку завел. Заставляет книги читать. Даже тех, кто читать не умеет. – Замполит глуповато улыбнулся своей шутке, но Мордасов не видел улыбки и вполне серьезно спросил:

– А что, и такие есть?

– Так точно! – Сбитый с толку замполит не знал, что теперь говорить, но слово не воробей, вылетело – не поймаешь. – У него узбеков много. Из кишлаков. Они и по-узбекски не все читать-писать умеют.

– Ну что же, молодец лейтенант.

– Так точно, товарищ подполковник. Он считает, что у солдата не должно быть времени для дурных поступков.

– Правильно считает. Почему же у командира роты на посту нет порядка?

– Ротный находится на самом ответственном и самом сложном участке. Так давно заведено. Не все от него зависит.