— Повтори.

Тон его меня тоже удивил.

— Настоящая Мага Лена.

— Еще раз, пожалуйста. Только эти два слова.

— Мага Лена.

— Так я и знал!

Он отпрыгнул назад и хлопнул себя ладонью по лбу.

— Что с тобой?

Он ничего не ответил и прошествовал в ресторан.

Арсенио Куэ заказал цыпленка-гриль, жареную картошку, яблочный компот и зеленый салат. Я — гамбургер, пюре и стакан молока. Поедая цыпленка, он о нем и говорил — а это почти что невежливо. У меня приключилось дежавю, я снова сидел в Барловенто.

— Мне сдается, — сказал он, — есть некая (тесная) связь между столом и сексом, в постели и в еде — один и тот же фетишизм. Когда я был молод — или когда был моложе, в отрочестве (он сказал, в от-рочестве) — словом, несколько лет назад я обожал грудку и заказывал только ее. Одна моя приятельница как-то заметила, что мужчины предпочитают грудку, а женщины — ножку. Она, по всей видимости, ежедневно за обедом доказывала эту теорию. Если в пансионе давали курицу.

— Кто же ест крылышки, шейки, зобы?

Это я спросил, разумеется. Вечно позволяю ветру беседы увлечь меня.

— Не знаю. Бедняки, вероятно.

— У меня гипотеза получше. Я тебе выложу возможную триаду: Хорхе-летчик, граф Дракула и Оскар Уайльд. В таком порядке.

Он расхохотался и нахмурился одновременно. Акробат мимики.

— Я подумал, в этом что-то есть, если принять за правду. И еще подумал, что моя приятельница (не называю, потому что вы знакомы), поэтичная — или вульгарная — душа, несомненно, в тот период зачитывалась Вирджинией Вулф. Но я вспоминаю тот разговор с грустью, ибо ныне люблю больше ножку, чем грудку.

— Мы что, обабились?

— Меня пугает нечто куда более страшное: полный разгром теории беспощадной практикой.

Наступила моя очередь, я посмеялся от души. Ангелу смерти не пристало иметь чувство юмора. Ни ему, ни кому другому. Юмор тоже ведет к самому худшему.

— А знаешь, мне ведь тоже теперь больше по вкусу ножка, чем грудка, и у женщин я первым делом смотрю на ноги. Более того, недавно мне приснилось, что на безумно фантастическом банкете мне подают ножки Сид Чарисс с вареной картошкой.

— Как истолковать вареную картошку?

— Не знаю. Но действительно, дурацкая идея твоей засекреченной блондинки не лишена смысла, — он огорошенно воззрился на меня и расплылся в улыбке, и я чуть было не бросил: Элементарно, Куэтсон, но сдержался. — Раньше я любил сильнее грудку, а в моде тогда были, у меня лично, Джейн Расселл, Кэтрин Грейсон и, чуть позднее, Мэрилин Монро и Джейн Мэнсфилд и — Саббрина!

— И они тебе тоже снились? Снилку одолжи, не западло?

— Кстати, о чужих снах.

Я замолчал, притворяясь, что сосредоточенно выбираю десерт. Заказал флан и кофе. Куэ — клубничный шорт-кейк и кофе. Это была ошибка. Не клубничный шорт-кат, а мое подражание методу драматических пауз Станиславского, спертому у Куэ же и куэмпании. Именно тогда официанта угораздило спросить, не желают ли сеньоры выпить по рюмке ликера с кофе. Я отказался.

— У вас нет Куантроборот?

— Как, простите?

— Куантро есть?

— Да, сеньор. Вам одну рюмку?

— Нет, мне рюмку Куантро.

— Я так и сказал.

— Нет, вы спросили, — а не сказали, кстати — хочу ли я рюмку. Но не сказали — чего.

— Но вы же сначала спросили про куантро.

— Может, я знакомого имел в виду.

— Как, простите?

— Нет, ничего. Шутка и к тому же это очень личное. Принесите «Бенедиктин», пожалуйста. Не бенедиктинца, а рюмку ликера «Бенедиктин».

— Сию минуту, сеньор.

Я не засмеялся. Не успел. Не успел даже припомнить, о чем мы говорили.

— А Джей Гэтсби — наоборотник?

Я дал развернутый ответ.

— Нет, и Дик Дайвер тоже нет, и Монро Старр тоже нет. И Скотт Фитцджеральд тоже. Напротив, все они были весьма предсказуемы. И Фолкнер тоже. Любопытно, что в его книгах единственные наоборотники — негры, но из гордых, как Джо Кристмас и Лукас Бичем, ну и еще, может, кой-какие белые выскочки и бедняки, но никак не Сарторис и прочие несгибанные аристократы.

— Ахав?

— Нет. И Билли Бадд тем более нет.

— Единственные наоборотники в американской литературе — полукровки. Или те, кто поступают как полукровки.