— Посиди еще.

— Нет, что-то домой захотелось.

— Ты, часом, не писать про это собрался?

— Нет, что ты. Я уже давно не пишу.

— Напомни мне завтра, как только откроются аптеки, подарить тебе браслет Нуссбаума. В буклете написано, что ничего лучше против писательских колик еще не придумано.

— Вот козел, кто тебе эту вырезку показал?

Ты. Сильвестре The First, кто рано встает, вперед-батьки-в-пекло, первооткрыватель, увидавший Кубу (Венегас) раньше, чем Христофорибот, первый человек на луне, тот, кто учит всему прежде, чем сам научится, Единственный, Тор Banana, Плотинова единица, Адам, Nonpareil, Предвечный, Ичибан, нумеро уно, Унамуно. Приветствую. Я, Второй, Ян твоего Иня, Энг твоего Чанга, Великий Шаг, Ученик, Множественный, Number Two, Second Banana, Дос Пассос, 2, приветствую тебя, ибо иду на смерть. Но я не хочу умирать один. Будем же, как и прежде, по словам просвещенного Кодака, однояйцевыми близнецами, Колдовской Двойней Эрибо, мы два товарища, пойдем пожрем ища.

Чего же вы от меня хотите? Я падок на лесть. Кроме того, Куэ ни на секунду не притормозил, как обычно. Не выпрыгивать же на ходу.

— Ладно, поехали. Только обещай, что поведешь медленно.

— А то как же, барин. Сколько верст в час?

Мы приняли прогулочный вид и покатили на пролетке Куэ прямиком в Ведадо. Я показал на горизонт.

— Вот был бы фон «Юниверсал Пикчерз» для моего диалога с Черной Дюбуа.

На горизонте собиралась гроза. Я попросил его притормозить, чтобы полюбоваться зрелищем. Такой спектакль — и бесплатно. Рине обалдел бы, хоть и не жалует стихии. Сверкало пятьдесят, сто молний в минуту, но грома не было слышно, только иногда, если никто не ехал, глухой гул. Барабанными палочками по далеким литаврам, заметил бы Гектор Берлиоз Куэ. (Я посмеялся, но не сказал ему, над чем.) Молнии летели из моря в небо и обратно красными шарами, ртутными стрелками, белыми лучами, бело-голубыми ослепительными летучими корнями, и время от времени все небо озарялось на две-три секунды и темнело, и тут же единственная вспышка проносилась параллельно линии горизонта или падала в море пузырем света в толще вод, спокойных и настолько безразличных к буре, что они отражали даже огни порта. Теперь новая гроза, слева, стала зеркалом морю и небу А потом еще одна и еще и еще. Пять разных гроз.

— Кто-то забыл 4 июля отметить, — сказал Куэ.

— Это Восточная Волна.

— Что?

— Называется «Восточная Волна».

— Грозы теперь тоже называют, как ураганы? Адамическая мания. Скоро у каждой тучки будет имя.

Я рассмеялся.

— Нет, это такой атмосферный фронт, он идет с востока по всему побережью, а потом теряется в Гольфстриме или еще где-то в заливе.

— Откуда ты, так тебя разэтак, такого набрался?

— А ты что, газеты не читаешь?

— Только заголовки. Я в душе неграмотный или дальнозоркий. Или женщина, как вы с Кодаком утверждаете.

— Недавно была статья про этот «электрический феномен» за подписью инженера по фамилии Мильяс, капитана корвета, директора.

— Морского волка.

Мы еще полюбовались грозами, превращавшими небеса и море в подобие диорамы кабинета доктора Франкенштейна.

— Что скажешь?

— Что он родом оттуда же, откуда мы.

— Из «Джонни’с Дрим»?

— Да с Востока, из Орьенте, дурень.

Капитан корвета, сухопутный командующий, инженер Карлос Мильяс имел в виду не наш родной провинциальный восток, а самый что ни на есть абстрактный и изначальный, с розы газов, они же ветры, тот, что на картах дует точно в правое ухо Эолу.

Он тронулся шагом тихого астронома.

— Наверное, раньше — сказал Куэ, — думали, что это ад вышел подышать свежим воздухом. Что скажешь на это, Предвечный?

— На то у них были Вулкан или Гефест и олимпийская кузница и даже Юпитер, часто впадавший в ярость.

— И не так уж давно; история — этой твой Малекон времени. В Средние века.

— Ты разве в книжках не читал, что это были Темные века? Они не позволяли себе роскоши грозового электрического освещения. Ни дать ни взять шахтеры в полночь в тоннеле. Думаю, они видели в этом проявление гнева Божия. Да и не к чему им было все это. В Средние века до тропиков еще не добрались.

— А индейцы?

— Мы краснокожий любить пастбища земля и небо и нас не беспокоить пиротехника боги.

— Пиротехника богов. Это так у тебя индеец говорит, да? Самому-то не совестно?

— Я есть Чироки. Могу позволять мне образование.

— Такие уж они были образованные?

— Не слыхал про наоборотников?

— Нет. Это кто? Племя такое?

— Это каста внутри племени. Сельские самураи. Воины, которые, в счет отваги в сражениях и ловкости в обращении с оружием и конем, могли позволить себе нарушить законы племени в мирное время.

— И нравственные?

— Это весьма интересно. Серьезно. Наоборотники были те еще сволочуги, и шутки у них были дурацкие, они всегда делали не то, чего от них ждали. Ни с кем не здоровались, даже с другими наоборотниками. Знали, к кому примазаться. Вот, к примеру, история о старухе, которая мерзла и обратилась к наоборотнику, чтобы тот достал ей шкуру погреться. Наоборотник даже не ответил, хотя это строго обязательно с престарелыми. Старуха вернулась в свой вигвам, кляня новые времена, никакого уважения, конец традициям, куда мы, индейцы, катимся, и вот был бы жив Вождь Стоячий Бык, такого бы не происходило. Но такое происходило, и время проходило, и лысый американский орел кружил над стойбищем. Однажды на рассвете старуха обнаружила перед входом в свою палатку человеческую кожу. Исполненная отвращения и разочарования, она пожаловалась совету старей шин. The elders [172] посовещались и решили наказать. Старуху! С учетом ее возраста дело обошлось выговором. Неразумная (ей, думаю, сказали индейский эквивалент этого слова), вина лежит на тебе и только на тебе. Разве ты не знаешь, старая, что нельзя ничего просить у наоборотника? На тебя и твоих близких падет проклятие этого несчастного освежеванного. Индейское правосудие.

— Интэрэсна. Пери Мейсну знакома етта дела?

— By heart [173] . Перри Мейсон и сам наоборотник. Как и Филип Марло. Как и Шерлок Холмс. Ни один великий литературный персонаж не избежал этой участи. Дон Кихот — классический пример раннего наоборотника.

— А мы с тобой?

Я хотел было сказать: Давай-ка поскромнее.

— Мы же не литературные персонажи.

— А когда ты опишешь наши ночные похождения, будем?

— Нет. Я лишь писец, писарь, стенографист Бога, но никак не Творец.