— Вот, — сказал он гордо.

— Ну ладно, — ответил Пеппоне и повернулся к насупленной толпе, ожидающей в молчании на церковном дворе.

— Народ скажет свое слово! Все к мэрии, устроим демонстрацию протеста!

— Правильно! — закричал народ.

Пеппоне растолкал толпу и встал во главе колонны. Все построились и двинулись, крича и размахивая палками, в сторону муниципалитета.

По мере приближения к зданию муниципалитета крики усилились. И Пеппоне кричал, воздевая кулаки к балкону комунального совета.

— Пеппоне, — заорал ему в ухо Нахал, — чтоб тебя громом и молнией! Перестань вопить! Ты что, забыл, что мэр — это ты?

— О, черт!.. — воскликнул Пеппоне. — Меня если довести до белого каленья, так я вообще перестаю соображать.

Он побежал наверх и вышел на балкон. Толпа встретила его рукоплесканиями, включая реакционеров и консерваторов.

— Товарищи граждане! — закричал Пеппоне. — Мы не должны смириться перед лицом такого насилия, оскорбляющего наше человеческое достоинство. Будем оставаться в рамках законности и правопорядка до тех пор, пока это возможно, но, если нужно, мы пушками проложим себе путь до самого конца! Предлагаю собрать комиссию во главе со мной, послать ее к священноначалию и демократически изложить ультиматы народа.

— Правильно! — завопила толпа, наплевав на тот факт, что слово «ультиматум» обрело в речи Пеппоне неожиданную форму множественного числа. — Да здравствует мэр Пеппоне!

Когда Пеппоне в сопровождении комиссии предстал перед епископом, он не сразу смог начать свою речь. Но потом собрался с духом.

— Ваше преосвященство, — сказал он, — посланный вами священник не соответствует традициям областного центра.

Епископ поднял голову и снизу вверх посмотрел на Пеппоне.

— Скажите по-простому: что он наделал?

Пеппоне развел руками.

— Бог с Вами! Наделать он ничего такого не наделал. Он вообще ничего не сделал. В общем, все дело в том, что он… Ну, как сказать, ничтожный, в смысле мелкий такой, его бы в ораторий [15] , что ли… Он в облачении похож на вешалку, на которую надели три пальто сразу и еще плащ сверху.

Епископ неодобрительно покачал головой.

— А вы, значит, священников оцениваете на весах и складным метром?

— Нет, Ваше преосвященство, что ж мы — дикари какие! — ответил Пеппоне. — Но дело ведь в том, что и глаз требует своего, а в религии-то, как с докторами, важную роль играет личная симпатия, физическая привлекательность, душевное доверие.

Старый епископ вздохнул.

— Понимаю, понимаю, хорошо себе в этом отдаю отчет. Но, дети мои, был ведь у вас батюшка-каланча, и вы сами пришли ко мне просить, чтобы я вас от него избавил.

Пеппоне наморщил лоб.

— Ваше преосвященство, — объяснил он торжественным тоном, — это был казус белло, своеобразный такой казус. Он же один, как целая бандитская группировка, в смысле — непрерывно на рожон лез со своими провокациями и диктаторскими замашками.

— Помню-помню, — сказал епископ. — Это вы мне, сын мой, в прошлый раз говорили, и я, как вы можете заметить, его от вас удалил. Именно потому, что понял, что такой бесчестный человек…

— Минуточку, — прервал его Нахал, — мы никогда не утверждали, что он бесчестный.

— Хорошо, пусть не бесчестный, — продолжал епископ, — но священник он недостойный, поскольку…

— Извините, — прервал его Пеппоне, — мы никогда не утверждали, что как священник он не выполняет своих обязанностей. Мы говорили о его ужасных недостатках, о его человеческих провинностях.

— Вот-вот, — заключил старый епископ. — Поскольку, к сожалению, человек и священник сосуществуют в едином организме, а такой человек, как дон Камилло, представляет опасность для ближнего своего, то мы и думаем оставить его там, где он сейчас, навсегда. Пусть себе сидит в Пунтароссе среди коз. Если только, конечно, мы не решим и вовсе вывести его за штат. Надо посмотреть.

Пеппоне пошептался со своей комиссией и снова обратился к епископу.

— Ваше преосвященство, — сказал он вполголоса. Он вспотел и был бледен, потому что говорить вполголоса ему было трудно. — Если у священноначалия есть веские причины так поступать, то, конечно, священноначалие может делать, что ему угодно. Но должен предупредить, что, пока полноправный управляющий не вернется к своему приходу, в церковь никто ходить не будет.

Епископ развел руками.

— Дети мои, вы отдаете себе отчет в том, как ужасны ваши слова? Это прямое давление!

— Нет, Ваше Преосвященство, — объяснил Пеппоне, — мы вовсе ни на кого не давим. Каждый останется дома по собственной своей воле, а принудить его идти в церковь не может никакой закон. Это просто-напросто выражение демократической свободы. Потому что судить о том, какой священник нам подходит, а какой нет, можем только мы сами, ведь он сидит у нас на шее, а мы терпим это уже больше двадцати лет.

— Vox populi — vox dei [16] ! — вздохнул старый епископ. — Да будет воля Господня. Забирайте себе своего буяна. Но не приходите ко мне больше жаловаться на его нахальство.