— По всей видимости, либералы больше, чем вы сами, верят в политическую корректность коммунистов, — ответил оратор.

Пеппоне был раздосадован. Он немного помолчал, а потом подошел к микрофону.

— Товарищи, — обратился он к толпе, — представляю вам этого синьора, он сейчас выступит перед вами с такой речью, что вы все побежите записываться в Либеральную партию.

Площадь захохотала. Дождавшись тишины, заговорил либерал.

— Я благодарю вашего командира за любезность, — сказал он, — но должен признаться, что его замечание нисколько не соответствует моим ожиданиям. Ибо если все вы по окончании моей речи запишетесь в Либеральную партию, то мне придется вступить в Коммунистическую, а это противоречит моим убеждениям.

Он не смог развить свою мысль, потому что в этот момент из толпы со свистом вылетел помидор и попал ему прямо в лицо.

Толпа заулюлюкала. Пеппоне побледнел.

— Кому смешно, тот — свинья! — крикнул он в микрофон. Воцарилась мертвая тишина.

Оратор не сдвинулся с места и только пытался стереть рукой с лица остатки помидора. Пеппоне был человеком искренним и импульсивным, порой он был способен на подвиги — он достал было платок из кармашка, потом убрал его обратно, но развязал свой большой красный шейный платок и подал его оратору.

— Я его носил еще там, в горах, — сказал он. — Вытирайтесь.

— Молодец, Пеппоне! — раздалось из окна второго этажа соседнего дома.

— В одобрении клира я не нуждаюсь, — ответил Пеппоне гордо. Дон Камилло прикусил язык и укорил себя за то, что не сдержал этот возглас.

Оратор покачал головой, поклонился в сторону Пеппоне и подошел к микрофону:

— В этом платке — память о великой истории, — сказал он, — его нельзя пачкать какой-то пошлятиной, мелочной историей дня сегодняшнего. Чтобы это стереть, хватит и простого носового платка.

Пеппоне покраснел и тоже поклонился, и тогда многие растрогались и зааплодировали, а мальчишку, кинувшего помидор, пинками в зад прогнали с площади.

Оратор начал говорить. Он говорил спокойно, мирно, не язвил, обходил все острые углы и тяжелые темы, потому что к этому моменту понял: что бы он ни сказал, ему все сойдет с рук, и подло было бы этим пользоваться.

В конце ему хлопали, а когда он сошел с трибуны, народ перед ним расступился.

Он дошел до края площади и остановился в нерешительности под портиком мэрии. Он стоял со своим чемоданчиком и не знал, куда идти дальше и что делать. И тут подошел дон Камилло. Дон Камилло обратился к Пеппоне, который следовал на некотором расстоянии за оратором.

— Ну что, рыбак рыбака видит издалека, вы сразу нашли друг друга, безбожники и либералы — антиклерикалы.

— Чего? — удивился Пеппоне. — А вы что, — обратился он к человечку с чемоданчиком, — антиклерикал?

— Ну, — замялся тот.

— Молчите лучше, — прервал его дон Камилло, — вам должно быть стыдно. Они хотят свободную Церковь в свободном государстве [23] !

Оратор попытался было возразить, но Пеппоне ему и рта не дал раскрыть.

— Молодец! — закричал он. — Давай пять! Если это антиклерикалы, я готов дружить с любыми реакционерами-либералами!

— Правильно, — откликнулись ребята Пеппоне.

— Сегодня вы — мой гость! — пригласил Пеппоне.

— Даже не мечтай! — отрезал дон Камилло. — Этот синьор сегодня мой гость. Я же не из тех грубиянов, которые кидают в лицо своим политическим противникам помидоры.

Пеппоне угрожающе встал, расставив ноги, напротив дона Камилло.

— Я сказал, что он мой гость! — повторил он мрачно.

— Ну, поскольку и я сказал то же самое, — ответил дон Камилло, — если хочешь, можем подраться, и ты получишь все те затрещины, что заслужили от меня твои динамовские негодяи.

Пеппоне сжал кулаки.

— Эй, пойдем лучше отсюда, — позвал его Нахал. — Ты что, будешь драться с попом прямо на площади?

В конце концов сошлись на нейтральной территории и отправились все вместе обедать в трактир аполитичного Джиготто, так что и эта демократическая встреча закончилась вничью.

В августе после обеда, где-то между часом и тремя, в деревушках, утопающих в конопле и медунице, зной стоит такой, что его можно увидеть и потрогать руками, как будто перед лицом у тебя всего в нескольких сантиметрах от кончика носа дрожит и перекатывается марево из кипящего стекла.

Если пройдешь по мосту и заглянешь в канал, то увидишь его высохшее и потрескавшееся русло, а в некоторых местах попадаются дохлые рыбки. А если стоишь на дороге, идущей по дамбе, и смотришь в сторону кладбища, то кажется, что слышишь, как под раскаленным солнцем ворочаются высохшие кости мертвецов.

По большой дороге катятся время от времени телеги на высоких колесах, груженные песком, а кучер спит ничком, упершись животом в прохладный песок и сжигая себе спину, или сидит на оглобле и лениво ковыряет ножом в арбузе, половинка которого, как миска, стоит у него на коленях.