– Огонь! – крикнул Сушкин.

Сильный толчок от груди в голову вскинул его на койке. Он посмотрел в испуге, а лежавший против него офицер-мальчик сказал тревожно:

– Вы сейчас кричали во сне…

– Да… – сказал неопределенно Сушкин.

Мигали огоньки за окном. Проплыла темная башня. За окнами шумели ноги и голоса.

…А ведь это та самая станция, – подумал Сушкин, присматриваясь, – где пряниками торгуют…

И резко задернул шторку.

– Кажется, здесь какими-то особенными пряниками торгуют… – сказал прапорщик, заглядывая за шторку. – Не знаете?

– Знаю, как же… – с раздражением сказал Сушкин. – Тут красавица в рыжем мехе… Поглядите на красоту с хвостом.

– Как с хвостом? – недоверчиво усмехнулся прапорщик.

– А так… – усмехнулся и Сушкин. – Стоит красота и хвостом играет. Последняя красота… Там такой красоты не увидите…

– Интересно… – все еще сомневаясь, сказал прапорщик и пошел.

Странное чувство, не то беспокойство, не то тоска, но что-то неприятно-волнующее охватило сейчас же Сушкина, как только ушел прапорщик. Не хотелось идти на станцию – казалась она ему такой неприятной, вызывала воспоминания. Но он все же пошел, чтобы избыть овладевшую им тоску: быть на людях.

Все было то же, как и в тот вечер. Белые повара за окнами, козыряющие солдаты, домик в березах. И даже часовой с шашкой у груды ящиков. И опять небо в звездах. Будто нарочно: все было облачно, а теперь для этой станции – звезды!

Прошел мимо окна, в которое было видно продавщицу. Так же она стояла за прилавком и вертела шеей. Прошел и захотелось опять взглянуть. Вернулся и посмотрел, – и вздрогнул от неожиданности: у прилавка стоял Шеметов. Смутно сознавая, что этого-то он и хотел и ждал все эти дни томленья, Сушкин быстро вошел в вокзал. Да, Шеметов. Тот стоял к прилавку спиной и как будто смотрел к дверям.

– Здравствуйте, капитан! – нервно, чеканным голосом сказал Сушкин, четко прикладывая руку и звякнул шпорой.

– Аа… – вовсе и не удивился Шеметов и пристально, что-то припоминая, всматривался… – Вы что… хворали?

– Нисколько… должно быть, устал немного… – смутился Сушкин.

– Изменились… – вдумчиво, изучая, вглядывался в него Шеметов, и Сушкин почувствовал, что Шеметов как будто знает. – Ну… ничего… окрепнете.

И потрепал по плечу. Пригляделся и Сушкин: лицо Шеметова еще больше осунулось и пожелтело.

– А я тогда и не простился с вами… – сказал он, хотя думал сказать другое.

– Помню, вы так крепко спали тогда. Но мы, очевидно, очень хотели встретиться… и встретились. Это бывает часто. Пряники покупать? Пряники добрые…

И тут увидел Сушкин, что Шеметов ест пряник.

– Да нет, не пряники… – озабоченно сказал он, занятый одной мыслью.

Продавщица улыбалась прапорщику, который все забирал коробки. Взглянула на Сушкина, узнала – и ему улыбнулась, словно хотела напомнить, как они тогда славно поговорили.

– Да что с вами такое? – спросил, пристально всматриваясь, Шеметов.

– Да ровно же ничего! Мне бы хотелось еще поговорить с вами… – взволнованно сказал Сушкин. – У вас не свободно в купе?

– Битком.

И тут Шеметов посмотрел так, что Сушкину стало ясно, что тот все знает.

– Вот что, капитан… большая просьба… мне бы хотелось быть с вами… у вас…

– Гм… – выразительно посмотрел Шеметов, словно хотел сказать: понимаю. – Охотно, если устроите. Пожалуйста. Вот тогда-то и поговорим, голубчик… Ну, отправляемся?

И Шеметов особенно крепко пожал руку. Пошли к вагонам.

– Только помните… блиндажей! И помахал пальцем.

– Вот! – крикнул Сушкин, догоняя вагон.

Лег на койку. Тревога прошла, не было и тоски. Спокойствие безразличия явилось к нему – не жаль ничего, ни по чему не грустно. Словно замкнулось и округлилось то, что нужно было округлить и замкнуть.

И воли никакой не нужно. Что это? Или уж не осталось никакой жизни? – спросил он себя. – Пусть, все равно. Это лучше, чем мучиться. Отдаться и течь, а там как-то все взвесится и распределится. Да… утрясется. Вот. А маму жалко…

Стал забываться и услыхал жеванье. Прапорщик лежал на спине и ел пряник. Почувствовал, что на него смотрят, быстро проглотил и сказал:

– А правда, какая эффектная женщина! А глаза…

– Как небо… – подсказал Сушкин.

– Да, удивительные глаза. Не хотите ли? очень хорошие…

– Нет, спасибо. Спать, спать и спать!

Сушкин отвернулся к стене и начал считать до тысячи. Считал очень долго.

1916