Онъ смутился и понялъ, что лгать передъ нею невозможно, что у этой двушки хватитъ смлости прямо спросить графиню о планахъ ея племянника и вывести его, такимъ образомъ, на чистую воду.

— Нтъ, я еще не говорилъ объ этомъ съ теткой, — угрюмо произнесъ онъ.

— Ну, такъ и со мной не стоило говорить, — окончила Лизавета Николаевна разговоръ.

Съ этого дня она ршилась не здить въ Приволье. Ей казалось, что лучше вызвать новыя сплетни, чмъ мучить себя и видть постоянно передъ собой этого человка, которому она уже не врила ни въ чемъ. Насколько полно и безгранично врилось ей прежде во все, что онъ говорилъ, настолько полно и безгранично сомнвалась она теперь даже и въ т минуты, когда онъ говорилъ искренно. Каждое его слово казалось ей наглою ложью. Она уже ясно сознавала, что связь между ними оборвана навсегда, что если бы даже онъ предложилъ ей теперь выйти за него замужъ, то она, вроятно, отказалась бы отъ предложенія, не надясь на возможность исправить это изолгавшееся существо…

Графиня продолжала попрежнему присылать за Лизой экипажъ, но постоянно получала отвтъ, что «барышня не такъ здорова». Это была, и въ самомъ дл, правда. У Лизы хватило нравственныхъ силъ для борьбы, но физическія силы начинали измнять ей. Иванъ Григорьевичъ уже нсколько разъ совтовалъ ей полчиться, но она съ непонятною для него боязнью отклоняла этотъ совтъ и увряла своего пріятеля, что она здорова. Черезъ силу уходила она, опираясь на это руку, въ поле, иногда просиживала съ нимъ въ саду и на берегу Желтухи по цлымъ часамъ и съ любопытствомъ разспрашивала про Петербургъ, про тхъ двушекъ, которымъ приходится тамъ жить трудомъ. Иванъ Григорьевичъ, не старался окрасить передъ нею въ розовый цвтъ столичную жизнь; онъ прямо говорилъ, что тамъ не всегда есть работа, и что оплачивается она, въ большинств случаевъ, скверно; но, въ то же время, онъ замчалъ, что въ деревн или въ какомъ-нибудь Никитин и совсмъ не найдешь работы и даже гроша на хлбъ не добудешь; онъ говорилъ, что многія изъ двушекъ, живущихъ трудомъ, полны тхъ же старыхъ, унаслдованныхъ отъ праздныхъ отцовъ пороковъ и ошибокъ; что не вс изъ нихъ понимаютъ необходимость сплотиться въ тсный и твердый кругъ; что многія изъ нихъ расходятся и враждуютъ между собою ради мелочного самолюбія, ради мелочныхъ различій во взгляд, ради желанія царить въ своемъ кружк за свой умъ и дятельность, какъ царили въ обществ ихъ матери за свою красоту и наряды, что эти личности или вредятъ своимъ ближнимъ, своему общему длу, или гибнутъ сами, такъ какъ одного человка всегда сломить можно нуждою, да и мало ли чмъ другимъ, и силенъ онъ бываетъ только въ союз съ другими; но, въ то же время, Борисоглбскій замчалъ, что вс эти ошибки являются только остатками, наслдствомъ старой жизни или слдствіями ограниченности сферы для работы, ограниченности, заставляющей бороться за свое мсто, бороться за каждую работу и глядть враждебно на новыхъ конкурентовъ; тутъ неотразимые экономическіе законы повторяются. Но, по словамъ Борисоглбскаго, школа труда — хорошая школа, и особенно теперь, когда работникамъ давно разъяснено наукой, что они должны длать для достиженія какихъ-нибудь благотворныхъ результатовъ. Отъ его рчей вяло какимъ-то ободряющимъ спокойствіемъ. Даже его юмористическія замчанія о нкоторыхъ личностяхъ звучали такъ добродушно, что видно было, что онъ былъ однимъ изъ лучшихъ и добрйшихъ пріятелей для тхъ личностей, надъ которыми подтрунивалъ, какъ подтрунивалъ и надъ самимъ собою. Даже къ самой нужд онъ относился съ такимъ хладнокровіемъ, что она казалась не такъ страшна.

— Ну, ужъ, разумется, широко на наши деньги нельзя жить, да, вдь, многимъ и еще хуже живется, — говорилъ онъ. — И то сказать: люби кататься, люби и саночки возить. Или за честностью гонись, или за богатствомъ; или стремись хоть голякомъ быть, да свободнымъ, или гнись въ три погибели, только бы ближнихъ грязью своего экипажа обдавать. Новичкамъ особенно трудно подладиться въ нашей жизни. Все старыя барскія замашки имъ мшаютъ: и къ работ-то они не привыкли, длаютъ ее кое-какъ, по-старинному: тяпъ-ляпъ — и вышелъ корабль, а глядишь, и остаются безъ дла; и жить-то имъ сразу въ отдльной комнат хочется; и платье-то покупаютъ они себ и не прочное, и не тамъ, гд дешевле оно продается; и полакомиться имъ хочется, когда лишній грошъ заведется, и нужно бы необходимое купить; и въ театръ ихъ манитъ, да не въ раекъ, а куда-нибудь пониже. Въ принцип всякую роскошь, всякое излишество отрицаютъ, ну, а на дл все еще нтъ-нтъ, да и прорвутся на старую дорожку. И больше всего хваленая непрактичность мшаетъ. Ею иные даже хвастаютъ, какъ чмъ-то очень доблестнымъ. Оно, разумется, въ теоріи-то это хвастовство объяснить можно; прежде практики и подлецы были одно и то же, вотъ мы и отрицаемъ и подлость, и практичность, огуломъ, смшавъ два различныя понятія. Я самъ въ первое время своимъ неумньемъ жить хвалился, да потомъ понялъ, что это мн накладно, и барышъ только тмъ приноситъ, кому я больше всего повредить хотлъ бы. Вдь просто глупо хотть шапками закидать, да ослиной челюстью побить тхъ, кто давно идетъ на тебя съ ружьями Шаспо! Вдь нужно въ чудеса врить, чтобы думать, что ружья Шаспо не устоять передъ шапками и ослиными челюстями… Скажите, что солдаты идутъ на врага съ надеждой закидать его шапками — вс захохочутъ; а скажите, что непрактичный человкъ идетъ воевать при помощи своей непрактичности противъ практиковъ — вс закричатъ: значитъ онъ честный. Хороша честность! Это честность цыпленка, подставляющаго голову подъ ножъ повара, какъ говорить Писаревъ. Равное орудіе — первое условіе въ борьб… Ну, да авось, нужда научитъ калачи сть…

Смясь, шутливымъ тономъ разсказывалъ Иванъ Григорьевичъ и о мелкихъ удовольствіяхъ своей бдной трудовой жизни, о товариществ, о книгахъ, о посщеніяхъ въ компаніи театровъ…

— Сидишь это въ райк, куда только праведники забираются, и свищешь за свой четвертакъ, потому что четвертакъ-те у тебя кровный, родной, и не хочешь ты, чтобы онъ даромъ пошелъ, за безобразное ломанье какого-нибудь шута, — разсказывалъ онъ, вызывая улыбку на лицо Лизы.

Она все боле и боле увлекалась этими разсказами, все бодре смотрла на будущее. О Задонскомь молодые люди уже не упоминали вовсе; кажется, онъ пересталъ существоватъ для Лизы, по крайней мр, она старалась вычеркнуть изъ своей памяти имя этого человка.

Дарья Власьевна, видя, что дочь не детъ въ Приволье, начала не на шутку волноваться. Однажды она ршилась на объясненіе съ дочерью.

— Да когда же это, матушка, наконецъ, дозовется тебя графиня? Долго ли ей еще пережидать твои капризы, — говорила мать.

— Когда захочется, тогда и поду, — отвтила дочь.

— Ты это съ Михаиломъ Александровичемъ врно въ контрахъ? Такъ я теб вотъ что, двка, скажу: куй желзо, пока горячо. Посл близокъ будетъ локоть, да не укусишь!.. Ты думаешь, что ты ему очень дорога, что онъ другихъ невстъ не найдетъ?.. Успокойся, матушка, успокойся! Каждая къ нему на шею повсится…

— Я буду очень рада…

— Чему это? Да ты съ ума сошла, что ли? — всплеснула мать руками. — Да кого же теб надо, если ты такого жениха упускаешь? Да на что ты надешься? Ни за тобой, ни передъ тобой ничего нтъ, какъ есть ничего! Лицомъ тоже не Богъ знаетъ какая красота, одному дураку понравилась, — а иной и смотрть не захочетъ.

— Пусть не смотритъ, я и не прошу!..

— Ну, да я-то прошу, мн-то ты солона досталась, вотъ гд ты сидишь у меня! — показала Дарья Власьевна на свою шею.

— Я и безъ замужества могу васъ избавить отъ своего присутствія, — сдержанно отвтила Лиза. — Я могу къ тетк въ Петербургъ ухать…

— И узжай, и узжай! Плакать не будутъ! — раскричалась мать, размахивая руками. — Ты это кому же угрозить хочешь — мн или Михаилу Александровичу? Не больно-то испугаемся, мн вы и безъ того надоли, а Михаилъ-то Александровичъ, видя твою дурь, вонъ и теперь все у Миронихи на постояломъ двор пребываетъ… Не очень-то они тужатъ о вашей сестр…

Лиза плотно прислонилась къ стн.

— Вдь надъ тобой же люди будутъ смяться! Прежде сама къ нему лзла, на шею вшалась!..

— Никогда и ни къ кому я не вшалась на шею, — глухо, какъ бы сквозь сонъ, прошептала дочь.

— Не вшалась, не вшалась! А все же люди-то видли, что вы все вмст, да вмст, теперь и станутъ говорить, что ты къ нему лзла, а онъ отъ тебя къ Мироних бгалъ. Онъ вонъ, какъ пріхалъ, да свелъ съ ней знакомство, такъ и по сю пору знакомы…

Лиза какъ-то разслабленно поднялась съ мста и пошла къ двери, придерживаясь за стну. У нея въ глазахъ было мутно: она теперь видла, что Задонскій лгалъ ей съ первой минуты до послдней, лгалъ во всемъ и везд. Она теперь не просто охладла къ нему, но ненавидла его…