— Кто это сдлалъ? — спросилъ хладнокровно Гро; у него слегка поводило бровь — признакъ скрытой ярости.

— Не знаемъ, — послышались голоса классныхъ запвалъ.

— Если никто не знаетъ, то пятые ученики будутъ высчены сейчасъ же, — отвчалъ Гро и вышелъ изъ класса, чтобы позвать инспектора и директора. Мы знали, что Гро скоре лишится мста, чмъ измнитъ свое ршеніе или смягчитъ его по желанію директора, инспекторъ же, по всей вроятности, поддержитъ его и не упуститъ интереснаго случая взглянуть на исподнее блье десятка учениковъ. Въ класс раздались голоса:

— Господа, признайтесь, кто это сдлалъ, за что же насъ счь будутъ! Это ты сдлалъ, Онуфріевъ?

— Нтъ, не я, — кричалъ Онуфріевъ:- это, врно, Гренцъ спакостилъ.

— Ей-Богу, я этого не длалъ, — слезливо уврялъ въ своей невинности Гренцъ.

Виновнаго не находилось. Многіе начинали хныкать, одинъ же мальчуганъ, самый младшій по лтамъ ученикъ въ нашемъ класс, просто рыдалъ. Онъ былъ здоровенькое и розовое существо, любимая игрушка, шаловливый котенокъ. Калининъ его мялъ, тормошилъ, сажалъ къ себ на колни, носилъ ему пряники и ршительно игралъ съ нимъ, какъ съ куклой. Увидавъ слезы своего любимца, онъ не выдержалъ:

— Господа, — крикнулъ громко Калининъ:- я скажу, что это я сдлалъ; я во всякомъ случа прихожусь пятымъ и съ хвоста, и съ рыла, значитъ мн на роду написано быть сегодня выдраннымъ. Но если мн когда-нибудь попадется подлецъ, который это сдлалъ, то я ему вс ребра переломаю. Слышите вы!

Мы еще не успли отвтить на эту импровизированную рчь, когда вошли директоръ, инспекторъ и Гро. Директоръ сощурился и сквозь очки разсмотрлъ грязь, даже понюхалъ ее и потомъ обратился къ намъ:

— Кто это сдлать? Совтую признаться; собственное сознаніе въ вин заставить меня смягчить наказаніе.

— Это я сдлалъ, — бодро отвтилъ Калининъ.

— Для чего ты это сдлалъ? — спросилъ директоръ и удивился, зная, что Калининъ велъ себя хорошо.

— Самъ не знаю, глупость нашла.

Калининъ не смигнулъ.

— Это не онъ, это не онъ сдлалъ, — раздался голосокъ любимца Калинина; то же повторили за нимъ и другіе голоса;- онъ говоритъ на себя, чтобы весь классъ не скли.

Директоръ нахмурился и смрялъ глазами господина Гро; тотъ поблднлъ, какъ полотно, и, кажется, готовъ былъ разорвать Калинина на клочки.

— Зачмъ же ты на, себя говоришь! — сказалъ директоръ:- если ты этого не длалъ, то ложью ты покрываешь негодяя и избавляешь его отъ заслуженнаго наказанія.

— Разв каждый пятый въ класс негодяй, господинъ директоръ? — дерзко спросилъ Калининъ, и по его лицу пробжала отважная и вызывающая русская усмшка.

— Я этого не говорю, вспылилъ директоръ:- но негодяй признался бы.

— Негодяй не признался бы, а я потому и признаюсь, что я не негодяй; на меня просто глупость нашла, и, значитъ, вы меня можете наказать, не трогая всего класса.

— Заботиться о класс не твое дло. Мы, вроятно, больше и лучше тебя умемъ заботиться о немъ, — горячо заговорилъ директоръ. — Тебя нужно бы высчь за дерзости, он важне твоего поступка. Кто видлъ, какъ ты сыпалъ песокъ?

— Никто не видалъ.

Ложь была очевидна; надо было или простить весь классъ, или высчь Калинина. Поговорили, пошептались между собою училищныя власти и повели Калинина на скуцію. Гро, которому пришлось выслушать множество колкостей отъ директора, былъ въ ярости.

— Вы думаете, — сказалъ онъ намъ гнвнымъ и презрительнымъ тономъ: — что этотъ негодяй, gamin, считающій ни за что сченье и стыдъ, хорошо поступилъ? Вы ошибаетесь: онъ отвратителенъ со своимъ поступкомъ! Кто считаетъ ни за что стыдъ и не трепещетъ передъ розгою, тотъ неисправимый мерзавецъ!

Калининъ возвратился съ сченья блдный, но на его глазахъ не было признака слезъ; онъ прошелъ на свое мсто, не взглянувъ на Гро, и, повидимому, былъ спокоенъ. Гро посмотрлъ на него съ негодованіемъ и искривилъ свои губы въ гадкую улыбку и какъ-то тревожно гримасничалъ и кривлялся. Это всегда бываетъ съ провинившимися людьми, если правый молчитъ передъ ними и предоставлетъ имъ самимъ судить о своемъ поступк.

— 'Что, больно выскли? — съ участіемъ спрашивали школьники у Калинина по уход Гро.

— Не знаю; меня маленькаго много драли, такъ я привыкъ, — съ убійственною грустью отвтилъ Калининъ и уткнулся въ книгу.

Сколько ни старались съ нимъ заговаривать товарищи, онъ не отвчалъ и какъ будто боялся заговорить. Блдность его не проходила во весь вечеръ, и онъ часто лихорадочно вздрагивалъ.

На другой день онъ былъ тмъ же веселымъ и беззаботнымъ школьникомъ и на двор, сидя на бревн; распвалъ русскія псни, лаская любимца-мальчугана. Но дло было сдлано, онъ выдался изъ толпы товарищей, ему удивились, его ругали, но, главное, — о немъ говорили. Розепкампфу вдругъ вздумалось съ нимъ сойтись. Но на первыхъ словахъ ихъ бесда прервалась замчаніемъ Калинина: